– Бабушка знает, что делать.
В коридоре, подальше от двери, она наконец убрала от моего рта свою руку.
– Мама, цы… – начал я, и она вернула руку на прежнее место.
– Ступай к бабушке, – медленно произнесла она и кивком указала на комнату. – Туда не ходи, в большой комнате будет твой отец.
Я наморщил нос. Мне больше хотелось побыть в общей комнате.
Мама захлопнула дверь перед моим лицом и дважды повернула ключ.
Я нажал на ручку подбородком и открыл дверь в комнату бабушки. Яйцо пульсировало в моих руках, как горячее сердце. Оно было похоже на гигантскую хризалиду бабочки сатурнии, глядя на которую видно, как бежит кровь внутри гусеницы.
В спальне горел свет. Бабушка сидела на краю кровати, прислонившись спиной к стене, и не сводила отсутствующего взгляда со спящего ребенка, с теней, которые отбрасывали на него реечки колыбели. На другой кровати спала моя сестра, натянув простыню до самого лба. Рядом на тумбочке белела носатая маска.
– Свет включен, – сказал я бабушке.
Она повернулась, будто не слышала, как я вошел.
– Знаю. Оставь. Это для него. И не ори так.
Она указала рукой на младенца. До маски она, наверное, тоже могла бы дотянуться.
– Что стряслось? – прошептала бабушка. – Я слышала, как ты сломя голову носился по дому. Ты заходил в комнату родителей?
– Дверь случайно открылась, – объяснил я. – Но папы там не было.
Я сделал шаг к ее кровати. От бабушки всегда пахло ароматной пудрой. Когда она пользовалась ею, на лице и одежде часто оставались белые пятна.
– Скоро вылупится цыпленок, – сообщил я.
Морщинистая рука коснулась скорлупы. После пожара бабушка почти ничего не видела.
– Это твое яйцо. – Она понизила голос и продолжала: – Твоя мама рассказала мне о нем.
– Скоро вылупится цыпленок, – повторил я.
Бабушка нахмурилась. Одна ее бровь была узкой и редкой, на ней был шрам, и волосы в этом месте не росли. Их навсегда забрал огонь. Вместе со зрением.
– Цыпленок? Из неоплодотворенного яйца? – Верхняя губа ее приподнялась. – Ну-ка, что сказала тебе мама?
– Сказала всегда держать в тепле. Так рождаются цыплята. Папа одного убил, и мама дала другое яйцо. А теперь оно зашевелилось. Потрогай. Цыпленок точно скоро вылупится.
Лицо бабушки разгладилось, кажется, даже исчезли складки обожженной пламенем кожи.
– Да, все правильно, – сказала она. – Дай-ка его мне.
Бабушка натянула покрывало с кровати на колени. Я сел напротив, скрестил ноги, передал ей яйцо и положил подбородок на подставку из рук.
Бабушка приложила яйцо к уху, а палец прижала к губам, чтобы я сидел тихо.
– Да, слышу, – произнесла она через несколько секунд и вытянула руку с яйцом к самому моему лицу. Я отодвинул ее к уху.
– Слышишь?
Я ничего не слышал.
– Неужели не слышишь писк? – настаивала бабушка.
И я услышал. Писк. Очень слабый.
– Да! Слышу! – выкрикнул я, и бабушка зашикала. – Он скоро вылупится, – восторженно выдохнул я.
Бабушка кивнула и положила яйцо под подушку.
– А теперь закрой глаза, – велела она.
– Закрыть глаза?
– Цыплята никогда не вылупляются, когда на них смотрят. – Она накрыла ладонью мои глаза. Мы сидели несколько минут в полной тишине.
– Ну вот, – услышал я голос бабушки.
Она убрала руку, но отвернулась к подушке, закрывая обзор, поэтому я не видел, что она делает. Бабушка развернулась ко мне и вытянула сложенные пригоршней ладошки.
– Видишь?
Я удивленно смотрел на ее руки – в них ничего не было.
– Видишь? – настойчиво повторила бабушка.
Но я и правда ничего не видел. Сначала.
– Смотри. Он здесь.
И я увидел. Ярко-желтого цыпленка. Пушистого. Он так громко пищал, что мог разбудить ребенка.
Бабушка улыбнулась и положила цыпленка себе на плечо. Он принялся рыться клювом в ее седых волосах, будто искал там свою первую еду. Бабушка рассмеялась и повела плечом. Ей было щекотно.
– Видишь?
Я кивнул, завороженный происходящим настолько, что не мог говорить.
– Видишь? – повторила бабушка, ведь она не знала, что я кивнул.
– Конечно, – громко сказал я, чтобы она точно услышала. – Он такой, каким я его представлял. Желтый.
Бабушка одной рукой взяла цыпленка, его голова просунулась между пальцев и стала вертеться во все стороны. И запищал он еще громче.
– Сложи ладони, как я, – велела бабушка.
Я послушно вытянул руки. Цыпленок прыгнул, и его коготки впились в кожу, а пушок коснулся пальцев. Я поднес малыша к лицу.
– Я ждал тебя целых два ряда, – сказал я ему.
На стене в подвале, рядом с велосипедом, висел календарь. Ячейки были днями, а ряды неделями. Когда все ячейки в рядах были закрыты крестами, отец отрывал лист – значит, прошел месяц. Календари не менялись часто, но, если появлялся новый, я знал, что прошел год. И еще год я отсчитывал, когда для одного из нас готовили торт. Каждый в нашей семье часто смотрел на календарь. Мне же было важно отмечать, когда сменялись день и ночь, а для этого у меня был лоскуток света на полу.