И про чернослив читали, и про туфельку, которую гимназист поднял. И все хохотали до слёз. А Наташа сказала, что всё-таки эти альбомы не зря на свете прожили — хоть раз послужили людям для веселья!
Костюмы у ребят были разные. Вернее — у девочек разные. А мальчишки — ну прямо все как один мушкетёр к мушкетёру, и шпаги у всех, и шляпы у всех с полями. Только перья на шляпах разные — у кого страусиное, у кого просто голубиное. Во дворе, наверно, подобрали. Выделялся только один самый маленький мушкетёрчик: у него был розовый воротник и розовые манжеты. Это был, конечно. Бобочка в своих кисельных кружевах. И все опять вспомнили про кисель, и опять было весело. А девочки-то разрядились одна лучше другой: украинский у Светы и снегурочки у Кати, а Талка была Кубинская революция. Это кто-то выдумал, что она бегала за «весёлой вдовой». Она бегала в театр, упрашивала пустить ее на репетиции, когда там готовили кубинские танцы. И Талка была в такой кубинской шапочке и в рубашке с погончиками, а на груди — кубинский флажок и значок с Фиделем. И пистолет на боку у неё был, а уж волосы она закрутила — наверно, две ночи так и спала с бигуди! Она танцевала кубинский танец, и нас всех научила, и опять одна танцевала и кричала «Патриа о муэртэ!». Так здорово было! И Антошин сказал, что за Кубу они прощают Талке оскорбления и «дудочку и сопелочку» и не хотят портить ей новогоднее настроение при всех, но пусть она всё-таки не обижается. И Букин и Дегтяренко преподнесли Талке огромный конверт, чуть ли не с противень. Талка хотела его распечатать, но мушкетёры закричали:
— Стречка, лучше дома читай, одна.
Ну, Талка положила конверт под ёлку. Суханчик мне сказал, что, наверно, в конверте были какие-то обидные стихи про двойки. Не знаю. А сам-то Суханчик был опять веселее всех! Нарядился он урожаем. Костюм-то у него так, ничего особенного: рубашка вышитая, сапоги да шляпа с колосьями, да ещё усы он приделал из этих колосьев. Только и всего. Но он догадался — взял в руки целую связку баранок, прямо на верёвочке, много баранок — килограмма, наверно, два. И как пошёл Толька плясать, да как начал своими баранками размахивать! А бараночки-то были поджаристые, звонкие-звонкие! Толька пляшет, а баранки — звяк-звяк! Не хуже, чем шпаги у мушкетёров, Потом, конечно, начал Толька всех этими баранками угощать. И все ели, хотя даже и есть никому не хотелось.
Смеялись ещё над Валей Петруниной. Она тоже пришла в костюме. У неё было зелёное платье и на руках и на ногах капроновые чулки, крашенные зелёными чернилами. А вокруг шеи — такой гофряный-гофряный жёлтый воротник, и из него торчит Валькина голова, а на голове — две жёлтые шишечки, прямо как глаза у лягушки. Да еще эти руки и ноги зеленые. Мы и подумали, что она лягушка. А она обиделась и сказала, что она чайная роза. И на голове у неё — два бутона. Ох и смеху было!
А над входом в зал висела вывеска: «Кафе «Огонёшка», и пели песни про «Огонёшку», и про мушкетеров, и играли по очереди на пианино, и танцевали. Время прошло так быстро, что никто и не вспомнил о том, как Талка предсказывала, что у нас будет скучно, что мы всё съедим и больше делать будет нечего.
Съели-то мы, правда, всё. И было так весело-весело.
Да, я, кажется, поняла. Всегда будет весело и всем захочется жить дружно, если всё время выдумывать небывалые дела. И я теперь знаю, почему в других классах скучно. Потому что всё-таки это очень трудно — набрать столько интересных дел, чтобы их хватило на все классы и на всю жизнь! И потом — а кто же будет делать неинтересные дела?
А жалко, что так быстро прошла наша «Огонёшка». Почему это всё хорошее так быстро проходит? И правда, как огонек: вспыхнет и погаснет. Мне сейчас даже кажется, что теперь нам уже ничего хорошего не придумать и нет больше никаких огоньков…
А впереди столько огней! Костры геологов. Вспышки электросварки. И ярче зарниц полыхают над степью ночные зарева урожайной страды. Голубые прожекторы торжественных салютов. Добрые, верные огни семафоров. Светлое окно человека, который не спит до утра. И самый главный, и самый высокий огонь — Вечный огонь солдатской славы на земле твоего города.
Много огней зажигают на земле люди. Они и живут ради этого. Они живут и знают, — что без этих огней на земле было бы темно и холодно, как бы жарко и яростно ни пылало над ней далёкое неустанное солнце.