Он взял у нее одну из газет, а остальные тётя Зоя сунула в ящик с номерком Толькиной квартиры. Толька развернул шуршащий, пахнущий свежей краской газетный лист, в глаза бросился заголовок: «Так держать, «Огонешка»!».
— Саш, смотри, «Огонёшка». Смотри, это же про нас, честное слово, про нас пишут. Вот здорово!
— А ну, дай сюда. — Саша взял газету из Толькиных рук и прочитал: — «Интервью с шестиклассницей школы номер семь». Правда, про нас. Тётя Зоя, про нас! А ну, давай прочитаем.
Мальчики остановились, и Саша, торопясь и волнуясь, начал читать: «Эта скромная девочка так и не захотела сказать нам своё имя. С чувством собственного достоинства она сказала, что она не отличница, не общественница, а простой человек, и что таких, как она, у них в шестом «А» много…».
— Что-то не замечал я в нашем классе скромных девочек, — перебил Толька. — Может, Наташка Парфёнова? Так нет, она же отличница.
— «Вот что она нам рассказала. С давних пор в этом классе были неактивные мальчишки. У Инны Востриковой, поэтессы шестого «А», есть даже стихи:
— Это мы неактивные? — Толька даже рот раскрыл. — Это нам не хочется летать?
— «Нет, — продолжал Саша. — Нет, всем мальчишкам всегда хочется летать! Надо только суметь найти заветный ключик к их мальчишескому сердцу! И девочки шестого класса «А» нашли этот ключик и перевоспитали своих неактивных одноклассников…»
— Они нас перевоспитали! — крякнул Толька. — Тоже мне нашлись, перевоспитательницы какие!..
А Саша читал дальше:
«Теперь мальчишки активно участвуют в соревновании, которое три года назад придумали девочки. Они собирали жёлуди для колхозных свиней, выступали на диспуте «О чём мы мечтаем» и вместе с девочками на новогоднем вечере пели собственную песню «Огонёшка». Поход за желудями, и диспут, и «Огонёшка» — всё это чудесные выдумки замечательных и скромных девчонок шестого класса «А»…»
— Вот это по-нашему! — сказала тётя Зоя и подняла на плечо свою тугую сумку. — Молодцы, девчата! Вашего брата надо и в руках держать, и носом тыкать. Чтоб не баловались! Ну, будьте здоровы, я пойду!
— Слыхал? — крикнул Толька, дрожа от обиды. — Они нас в руках держат…
— Попадись мне эта скромная девочка, которая так и не назвала своё имя! — сказал Саша, сжимая кулаки. — Ладно, Суханчик, пошли в школу, там разберёмся…
Ах, Талка-Талка, что же ты наделала! Сама теперь плачешь и локти кусаешь, а что толку? Лезет везде со своим длинным языком. А как всё было хорошо, как всё было прекрасно! Мы несли наш пирог по очереди, потому что он был очень горячий и руки жгло, хотя я и завернула его в своё детское байковое одеяло и ещё в четыре газеты. И в классе все так волновались! А мальчишки были довольны и сказали, что резать надо так, чтобы и нам тоже по кусочку досталось.
— От нас на память! — сказал Мишка Букин. И я взяла ножик, чтоб резать, а у меня прямо руки дрожат от волнения. Тут вошла Александра Викторовна, посмотрела на наш пирог и тоже стала нас хвалить, особенно за слова «Нашим мальчишкам». Ну, ей и пришлось резать пирог. А мы клали каждый кусок на белую бумажную салфеточку и разносили по партам. И только все сели и хотели откусить и попробовать, как в класс ворвались Антошин и Суханчик, и всё пошло кувырком.
Мы им закричали: «Поздравляем!» — и пирога обоим подсунули, Антошин даже не взглянул на пирог. Достал газету и прочитал всё слово в слово, что там было написано про то, как мы мальчишек перевоспитали. Он читал, а все сидели каждый над своим куском. И, конечно, никому этот кусок не пошёл в горло. Я смотрю, а Букин даже зубы сжал, а у Бобочки кулаки наготове. Было так тихо, что страшно стало.
А тут ещё Толька каким-то не своим голосом говорит:
— Сор из избы выносите? На всю область нас позорите! Да ещё и скромностью прикрываетесь! И у вас хватает совести угощать нас каким-то пирогом? А мы ни за какие пироги не продаёмся! — Да как схватил он свой кусок, да как сдавил его кулаком! Так курага во все стороны и полезла. И все мальчишки стали тискать свои куски и потащили их куда-то выбрасывать.
Они их всё-таки не выбросили. Толька первый потом сознался, что от пирога, даже измятого, так вкусно пахло, что они все куски завернули в салфетки и спрятали в тумбочке, где тётя Дуся половые тряпки держит. А на большой перемене съели.
Но всё, конечно, было испорчено. И мы все плакали. И Талка больше всех. Она сразу созналась. И дала честное слово, что она не говорила этому полосатому корреспонденту слова «перевоспитали». Как ему не стыдно всё-таки! От себя выдумывать!