Я только вздохнула, предпочтя промолчать. Заговоренная урна в другой мир…
— И помни: твоя цель — огород! — продолжала напутствовать бабка. — Иначе мир тебя не простит за мой побег. Знаешь ведь, что грехи родителей на детей переходят, и там так же! Дай мне руку, — приказала она.
Я безропотно вложила пальцы в ее подрагивающую ладонь. Спорить тут явно не имело смысла.
— Мое посмертное проклятье: чтоб ни у одного мужика на тебя не встало, пока огород полностью не восстановишь! — выдала ба, чем буквально убила меня наповал.
— Ну, спасибо! — не сдержалась я, выдергивая руку. — Нет бы что хорошее пожелала!
— Так это я хорошее! — возразила бабка. — А то знаю я этих охламонов: накинутся на тебя сразу, работать не дадут!
— Прям так и накинутся? — усмехнулась я, представив стаю почему-то бородатых мужиков, зовущих на сеновал.
— А ты думала! — продолжала распаляться она. — Там такие, как мы, на вес золота! В том мире даже забава есть такая, "охота на ведьм" называется.
— В нашем тоже была, — напомнила я.
— Да что здеся-то, — поморщилась бабка, отчего ее морщины пришли в движение. — Вот там, помнится, войдет ведьма в возраст, и все окрестные маги сразу ее чуют. И начинается. И соблазняют всяким-разным. И похитить пытаются. И подкупить.
— И тебя пытались? — вырвалось у меня, хотя я прекрасно понимала, что смеяться над таким неправильно.
— А то как! Но на меня могущественный чернокнижник глаз положил, и Ковен, побоявшись с ним связываться, взял, да и подтвердил его права, обручив нас. Я и сбежала, не выдержав такого предательства от подруг и сестер по силе.
— Понятно, — улыбнулась я.
Подруги у меня были, пусть и не самые близкие, но с кем пообщаться всегда находилось, а с мужчинами тоже не везло. Свои тридцать я встречала в гордом одиночестве, но как-то не особо переживала по этому поводу.
— Надеюсь, что понятно, — буркнула бабка. — И что мою науку огородную ты запомнила.
— Запомнила, — заверила я ее, пусть на деле всеми силами старалась забыть все бабкины аграрные ухищрения.
— Тогда иди, — отпустила меня старуха. — Долгие проводы — лишние слезы.
— Ладно, сегодня работу доделаю, а завтра еще приеду, привезу тебе творога, кефира, фруктов каких-нибудь захвачу, — пообещала я и взглянула на родное лицо, все изрезанное жесткими и глубокими бороздами морщин, как перепаханное поле, и неожиданно даже для себя выдала: — Ба, я тебя люблю.
Пусть знает, что я о ней позабочусь и не брошу. И даже не потому, что мы одна семья, а просто.
— И я тебя, Галь, — серьезно ответила бабушка куда мягче. — Люблю и желаю счастья.
Несмотря на то, что жизни бабки вроде ничего не угрожало, уезжала я с тяжелым сердцем. Все-таки эти разговоры про смерть, кремирование, урну… брр! Я бы ее к себе в квартиру забрала, давно зову из деревенского дома с печным отоплением и колодцем вместо водопровода, так не соглашается же! Говорит, не может землю бросить.
С подругой я созвонилась, когда вернулась домой, она пообещала передать мою просьбу маме — главному врачу, и уже через полчаса мне пришло сообщение, что как только бабку выпишут — везти ее на осмотр к психиатру.
После этого я немного успокоилась и села доделывать дизайн. Освободилась ближе к ночи, потянулась, чтобы размяться, проверила все еще раз и отправила на согласование заказчикам.
А в полночь, когда я уже расслабилась и закрыла ноутбук, получив одобрение макета, снова раздался телефонный звонок.
— Галина Чегринская? — во второй раз за день спросил неопознанный абонент.
— Да, это я.
— Ваша бабушка, Зинаида Ивановна, скончалась.
Дальше началась какая-то круговерть из документов, справок, подготовка тела к кремации — раз уж слова бабушки оказались пророческими, то ее последнюю волю я готовилась выполнять неукоснительно. К тому же в больничных вещах, которые моя старушка предусмотрительно захватила с собой, действительно нашлась урна для праха.
Следующие два дня прошли как в тумане. Соболезнования от знакомых и ощущение, что я осталась одна в целом мире, разом показавшемся мне действительно чужим…
Урна с прахом стояла на стеллаже и металлически блестела. Я то и дело бросала на нее взгляд. Вещь выглядела какой-то чужеродной в моей квартире, но поскольку я ее только принесла, то решила потерпеть.
А в ближайшие выходные поеду в деревню и сделаю так, как и просила бабушка: развею ее прах над огородом. Она всю жизнь провела в нем, кажется, прерываясь исключительно на сон. Зимой она ощутимо тосковала, и ее характер становился еще тяжелее. Весной снег едва начинал сходить, как бабушка шла ковыряться в земле и так до самых заморозков. Не первых, а настоящих, когда снег переставал таять, едва касаясь земли, а укутывал ее белым саваном.