Даниэль Кельман
Ограбление банка
Маркусу Мерингу стукнуло тридцать четыре, а то и все тридцать пять, частенько он и сам не знал точно. Он жил в двухкомнатной квартире со встроенной кухонькой и маленьким балконом. А телевизором не обзавелся, это и отличало его от соседей. Зато он пристрастился к приключенческим романам. Больше всего любил «Моби Дика» – перечитал четыре раза, также жаловал Джозефа Конрада и Грэма Грина. Маркус работал в учреждении; письменный стол, печать и множество авторучек – все это имелось в его распоряжении, а телефон не требовался. Он просматривал бланки, заполненные теми, кто занимался делами поважнее. Найдя ошибки, отсылал бумажку обратно; не обнаружив таковых, отправлял в следующий отдел. Как-то ему довелось познакомиться с человеком, который массировал на крестьянском дворе свиней; а еще он всякий раз, заглядывая в туалет, с таким же содроганием думал о чистильщиках каналов, копающихся в городских экскрементах глубоко под землей. Значит, есть на свете профессии похуже его собственной. Раз в год он садился в поезд и уезжал в пансионат, в зеленую и холмистую местность, где проводил две недели. Рождество справлял у глухого деда, бывшего машиниста. Каждый месяц навещал сестру с зятем и привозил детям шоколад. Как государственный служащий он не подлежал увольнению, как член книжного клуба ежеквартально получал новый каталог. Однажды, в девятнадцать лет, он написал стихотворение; Маркус хранил его в ящике стола и время от времени читал вслух. В лотерею он никогда не выигрывал и не выписывал газет.
И вдруг случилось так, что спокойное течение его жизни нарушила молодая девушка, пути обоих пересеклись; ее звали Эльвира Шмидт, и она являлась руководящим сотрудником Кредитного банка. Эльвира была помолвлена с неким доктором Хапеком, заведующим производством на одной преуспевающей лимонадной фирме. По воле различных запутанных обстоятельств вечером, накануне того самого дня, когда Эльвире суждено было сыграть весьма важную роль в судьбе Маркуса Меринга, между женихом и невестой случилась размолвка. И теперь, на следующий день, девушка предавалась печальным мыслям. Перемещая по монитору ряды чисел, она сокрушалась о неудавшейся жизни и злосчастной судьбе. И вздохнув – перед глазами образ суженого, – нажала не на ту кнопку.
Даже компьютер, скромная, но добросовестная «ай-би-эмка», почувствовал что-то неладное и спросил: «Are you sure? (Yes/No)».[1] Но Эльвира, полуслепая от слез, не вняла предостережению и длинным ногтем мизинца коснулась клавиши «Y». Тут же через миллионы схем понеслись импульсы, и в глубинах невидимого электронного мира начали свершаться большие изменения. Эльвира вздохнула еще раз, поднялась и на высоких каблуках, словно на ходулях, зацокала на обеденный перерыв. С каждым шагом она все дальше удалялась из жизни Маркуса Меринга. Точка пересечения осталась позади; дороги разошлись.
Потом наступил солнечный полдень. Только под вечер потянулись облака, сначала маленькие, очень высокие и живописно переливчатые. Ни месяц не вышел, ни звезды, и небо задернулось плотным занавесом из темноты. Когда Маркус Меринг возвращался с работы, упали первые капли; когда добрался до входной двери, грянул первый гром. Из окна он наблюдал за стремительным отблеском молний над крышами; буря неистовствовала; небосвод покачнулся. Этой ночью он почти не спал. Дождь отбивал по стеклу барабанную дробь, отзывавшуюся в его голов!. А еще шумел ветер, словно весь мир пребывал в движении.
Когда Маркус открыл глаза, уже рассвело. С кровати виднелась верхняя половина окна и кусочек неба между гардин в желтую крапинку. Было почти тихо, только приглушенный шум моторов доносился с улицы. Он не заметил, как заснул, и это казалось странным. И даже видел сон! Хотя уже ничего не помнил. И, верно, хороший сон, полный людей и событий.
По-прежнему шел дождь. Но слабый, и воздух был прозрачный, почти как летом. Маркус встал, открыл окно, сделал вдох и прислушался. С лестницы послышалась тяжелая поступь шагов: почтальон.
А теперь, живей! Почистить зубы, умыться, одеться, завязать галстук, нырнуть в серый пиджак. Уже поздно!
Выходя из квартиры, он наступил на бумаги. Почта: пестрый ворох брошюр и проспектов. Донельзя улыбчивое лицо политика. Открытие: пиццерия Гвидо. «Глотни-ка пивка». Две дамочки в купальниках. Торжественно-серый конверт – христианская благотворительность. И письмо из Кредитного банка, обычная выписка из счета. Маркус все сгреб, положил письмо в карман, остальное отправилось в мусорную корзину. Потом он ушел.
Вода бежала по его волосам и затылку, затекала за воротник. Он вытащил конверт Кредитного банка и вскрыл. Третьего дня он купил новые ботинки и отдал в починку радио. На счете оставалось немного…
На вес бумажка казалась тяжелой, от сырости на ней нарисовались темные разводы. Маркус прикрыл листок рукой, прищурился и напряженно всмотрелся.
Он не то чтобы удивился. Удивление способны вызывать газели, явления бледных призраков, озаренное солнцем море, но только не ряд плохо напечатанных цифр на размокшей бумаге. Недоразумение, что же еще. Банки тоже ошибаются… Он уныло улыбнулся.
И вдруг стало нечем дышать. Он остановился и прислонился спиной к стене дома. Жар тонкой острой стрелой пронзил его тело, расхлябанный от дождя мир вокруг резко пошатнулся.
– Вам нехорошо? – спросил голос.
Маркус что-то пробурчал и побрел дальше, осторожно, соразмеряя шаги с покачиванием земли. Зеленая скамейка, пританцовывая, выступила вперед; Маркус протянул руку к спинке, промахнулся, поймал, на ощупь обошел вокруг и сел. Над головой клокотала вода; навес из молочного стекла защищал его от дождя. Остановился автобус, открыл двери и замер в ожидании – Маркус не поднимался, и автобус поехал дальше.
Всматриваясь в бумажку, он начал осторожно подсчитывать нули. Каждый означал умножение; и так, от нуля к нулю, сумма взвинчивалась в сферы чистой математики. И это были деньги. Деньги! Деньги на его счете.
Но, разумеется, не его собственные. В реальности вообще не существующие, просто недоразумение, опечатка, бестелесный туманный призрак из чисел. Ему никогда не превратиться в материю, в подлежащие перечислению купюры, в его, Меринга, наличные, которыми поигрывают в кармане брюк. Тут, на бумажке… нет, это не деньги, это чернильные пятна.
Но все же велика сила духа. И банкноты – всего лишь цветная бумага, знаки, но знаки чего – толком никто не знал. Биржи, где легионы при галстуках размахивают руками, есть рынки, на которых идет торг абстракциями. Деньги – всего лишь идея, обязанная своим существованием бумаге и мониторам – и все-таки идея, имеющая власть над действительностью! К черту, если здесь указано, что это принадлежит мне…
По крайней мере отважиться и попробовать можно. Только шутки ради, никакого риска. Как, к примеру, вот такое: «Я бы хотел закрыть счет»? И тогда они, конечно, заметят. Но может быть, может быть, может быть – да, может быть, и нет. Ничего рискованного. Он судорожно улыбнулся этим глупостям, и тут размытая мерцанием группа людей сложилась в картинку: Ахав и Измаил, лорд Джим и Ностромо, великий Ностромо. Да что же это, господа, здесь вам не место! А если не знаете: на залитых дождем пригородных улочках вы превратитесь в посмешище! Но Ностромо широко улыбался, а деревянную ногу чернобородого Ахава защемило в решетке водоотводного люка; тот забряцал своим гарпуном по асфальту, выдернул ногу, освободился, потерял равновесие, крепко схватился за ближайший фонарь, после чего с достоинством заковылял дальше. Видение рассеялось. Маркус Меринг сидел, окутанный автомобильным шумом будней, и вдруг ощутил в себе нечто, похожее на решение.