Абсолютно трезвый Сидоров говорит:
– Арбатов, это не похоже на розыгрыш, блин. Два лимона баксов – это такая охеренная сумма, за которую и Христос бы продался, но ему столько никто не предлагал. Давай-ка выпьем за эту тему, а потом откроем дипломат и посмотрим на алмазы. Я никогда их не видел, блин, два лимона баксов – это же суперсумма.
– Давай, – соглашаюсь я.
Сидоров наливает по полному стакану, как-то странно смотрит на меня и спрашивает:
– А ты, блин, не боишься, что я тебя убью?
Взгляд Сидорова становится пронзительным, он пригибает меня к земле. Маленький и щуплый Сидоров вдруг преображается в большого и грозного мужчину-зверя, в леопарда, готового прыгнуть на меня, прыгнуть и убить. Ощутив опасность, я перестаю улыбаться и отвечаю:
– Боюсь и поэтому отдаю дипломат тебе, а мне, если честно, деньги не нужны, мне вполне хватает зарплаты токаря, и мои Александры не привычны к большим деньгам.
Взгляд Сидорова смягчается, и он спрашивает:
– Арбатов, а ты что, альтруист, блин, что ли?
– Наверное, – пожимаю я плечами.
Сидоров окончательно становится прежним и говорит:
– Тогда я не буду тебя трогать, блин, и дам тебе десять тысяч баксов. Арбатов, это же огромная сумма, и ты сможешь не работать, а я, блин, поеду в Египет, не люблю я морозов России. Арбатов, пьем до дна за удачу, которая подставилась мне, блин, чтобы я ее поимел. Ха-ха-ха! Это колоссально, блин!
Мы чокаемся, выпиваем до дна (я впервые пью водку полными двухсотграммовыми стаканами), закусываем квашеной капустой, и Сидоров идет затапливать печку, потому что не любит морозов России. Вообще-то я тоже не очень люблю промерзлые помещения, где во время разговора изо рта идет пар, а у нас этот пар идет постоянно. Но я сейчас не способен на какие-либо действия, поэтому затапливает Сидоров. Он заталкивает в печь пачку старых газет, набивает до отказа дровами (с прошлого года осталось еще немного колотых дров), так что некоторые поленья торчат наполовину, и пытается поджечь, но у него ничего не выходит.
– Хреновая печка, блин! – ругается он.
Вообще-то эту печку я клал своими руками. Пять лет назад мама попросила меня найти хорошего печника, чтобы тот сложил печку в ее новом дачном домике, я нашел, привез его к месту работы, но допустил маленькую оплошность – налил ему стакан водки не после работы, как положено у всех печников – за первый дымок, а перед, потому что у Гаврилова (печника) так сильно тряслись руки, что он не попадал мастерком с глиной на кирпич. Гаврилов водку выпил, и руки его через минуту перестали трястись, зато стали подгибаться ноги, так что он сел на пол и сообщил, что в ближайшие четыре часа его тело не сможет работать, зато будет работать его умнейшая головушка, где скрыта вся ценная информация о печном деле. Короче, Гаврилов руководил, а я делал небольшую печь и к вечеру ее закончил и выпил сто пятьдесят граммов за первый дымок. Вместе с Гавриловым, конечно, который отказался даже от денег за информацию о печном деле.
Мою сладкую пьяную дрему нарушает чей-то занудный и противный кашель. Прислушавшись, я вскоре устанавливаю, что кашляю я сам, и кашляю я от дыма, которым заполнена вся комната. Я окончательно просыпаюсь, мгновенно трезвею и выскакиваю наружу. На небе светит луна, а из дверей маминого дома валит клубами дым. Твою мать! Пожара мне только не хватало! Представляю, как расстроится мама, если не удастся спасти ее славную дачку. Соседи быстро одеваются, мы выскакиваем на улицу и видим… пять подъезжающих к маминой даче пожарных машин с мигающими синими фонарями на кабинах. Они останавливаются недалеко от дома, освещая его фарами, и почти сразу же вслед за ними к участку подлетают три легковушки и микроавтобус, из которых выскакивает не меньше десяти мужчин и женщин с микрофонами и телекамерами в руках. Одни снимают дом, из которого дым валит уже не только из дверей, но изо всех щелей и даже из-под крыши, другие подходят к пожарным машинам. Из них появляются крепкие мужчины в блестящих огнестойких костюмах, и женщина-репортер говорит в микрофон:
И тут я вспоминаю, что мы были в доме вдвоем с Сидоровым. О горе!.. Я набираю в легкие побольше воздуха и снова бросаюсь в дом. Из-за дыма ничего не видно, хотя где-то горят лампочки, дышать невозможно, из моих глаз текут слезы, глаза жжет, и они сами собой закрываются. Сидорова обнаружить не удается. Обратно я выползаю на четвереньках, кашляя, хрипя и обливаясь слезами. Отдышавшись, я встаю и принимаюсь бегать вокруг дачи с криками: «Слава! Сидоров! Слава!». Никто не отзывается. Тогда я мчусь к соседям, у которых имеется телефон, и они сразу же начинают звонить по 01, а старик Иван Степаныч говорит: