Сёмён замолкает.
Алиса переглядывается с Вадимом и Лёхой, трепетно смотрит на Семёна.
АЛИСА: Что же вы ей ответили?
СЕМЁН: Я ответил, что не могу себе позволить ребёнка. Что единственное, что могу сделать, это занять денег на аборт.
На сцене повисает молчание.
Затухает одна свеча, Алиса вновь зажигает её.
СЕМЁН: Люба выслушала меня, поплакала, но ничего не сказала. Я знал как она хотела и ждала этого ребёнка, но я работал как мог, и очень чётко отдавал себе отчёт в том, что дополнительные затраты по ребёнку я не потяну. А учитывая, что в обозримом будущем никаких перспектив не предвидится – я тем более не мог рисковать ещё одной жизнью. Что я мог дать этому ребёнку?
Семён замолкает ненадолго, делает глоток чая и продолжает монолог.
СЕМЁН: Я сказал ей, что если она хочет продолжать встречаться со мной, то ей придётся отказаться от ребёнка. Она выбрала ребёнка. Я понимал, что для девушки семья это главное, но дать это главное Любе – я не мог, хоть и мечтал об этом не меньше её.
Семён прокашливается, делает несколько глотков, кряхтит.
СЕМЁН: С тех пор больше я её не видел. Понятия не имею, как сложилась её дальнейшая судьба. К телефону она не подходила, а когда я несколько раз приезжал к её матери, то мне никто не открывал дверь. Я лелеял надежды четыре месяца, скитаясь по ночному городу страдая от бессонницы. Думал, как можно всё организовать так, чтобы всё у нас получилось как у нормальных людей. Я думал об этом каждый вечер, разбавляя горечь в алкоголе, а наутро приходил новый день и вновь погружал меня в привычный круговорот событий. И из этого колеса я не мог вырваться долгие годы. Были мимолётные романы, но и романами это назвать нельзя, скорее так, по пьяни.
Ходил вечерами под окнами, заглядывал в квартиры, слышал детский смех, видел, как папы берут своих ребятишек на ручки и как эти детки в ответ протягивают свои. Как расплываются у них на лицах улыбки, видя своё отражение в детских чистых глазах… С сожалением наблюдал за тем, как мамы провожают детей в школу, как папы забирают детей из детских садов. Сколько я протоптал дорожек у детского сада, находящегося неподалёку от той халупы, которую снимал.
И вот сейчас я сижу, смотрю на вас, Алиса, Вадим, и понимаю, что тогда… много лет назад я профукал свой шанс, может быть не так как у вас, но всё же я мог бы быть счастливым. Не знаю как, но вместе бы мы справились, ведь мы любили друг друга тогда. А я… я так люблю её и сейчас…
Молчание.
ВАДИМ: Вы помните, Семён, фамилию той девушки, Любы?
СЕМЁН: Как не помнить, конечно, помню, всё как сейчас. Осипова Люба. А к чему вопрос?
ВАДИМ: Так, интересно. Очень трогательная история. Очень жизненная и, увы, не эксклюзивная.
ЛЁХА: Чего? Не экскю… лю… какая?
СЕМЁН (Лёхе): Частое явление, не один я на свете такой, Лёха.
ЛЁХА: А… это да, наверное.
Все тихо сидят за столом, размышляют об услышанном.
У ПОДВОРЬЯ ДОМА
На край сцены выходит из-за кулис следующий вор – Герман, который тоже присмотрел этот домик на сегодняшнюю ночь. В одной руке у него мешок и монтировка, в другой пистолет.
Посетители дома не видят Германа и даже не подозревают о том, что кто-то ещё покусился на ограбление этого дома в эту ночь.
ГЕРМАН: Вот и свиделись с тобой, так давно желанный домик.
Герман надевает чулок на голову, технично проникает в дом, варварски выламывает дверь.
В ДОМЕ
Посетители дома обращают внимание на скрежет.
Семён и Лёха соскакивают со стульев и занимают позиции.
В комнату забегает Герман, видит хозяина, хозяйку, начинает кричать.
ГЕРМАН: Мордой в пол! Легли оба! Это ограбление! Руки за голову! Сейф где? Быстро?
Вадим и Алиса ложатся на пол, кладут руки за голову.
ВАДИМ: Сейф сбоку от вас! Он уже даже открыт.