Уже в зоне своего городка, подъезжая к своей улице, я как-то сразу бац! - вспомнил, что я, как-никак, пребываю единолично в такомроскошнейшем лимузине. В кои-то веки!Я размечтался, чтобы соседка по моему кварталу,некая Джулиана П., прекрасная разведенка, вышла бы прогулять своего мопса и попалась мне на дороге. Желание прихвастнуть и добить Джулиану своим лимузином,знаю, было неуместным и легкомысленным; я его честно отгонял, но, в оправдание, мне вспоминались истории о женщинах, вконец обреченных, последним усилием подводящих губы себе перед смертью. Чем я хуже!
На мою улицу ни одна из подозреваемых машин не свернула.Пока еще нет. Все равно я подобрался, как рысь; у меня было все наготове: в левой руке закодированная записка для Фаддеева, приятеля-сослуживца, начирканная мной на ходуна обороте компьютерной распечатки; на моих коленях - коробка конторского барахла; на плече - сумка; ключ от моей Мазды зажат в правой руке...
Пулей выскакиваю из лимузина, бросаю коробку в ящик у гаража (Фаддеев там как-то мне оставлял связку пива), ныряю в Мазду, поворачиваю ключ - ж-ж, ж-ж... Не заводится!
Кручу, меня трясет; машина мертва. Когда мандражируешь, механизмы издеваются над человеком -таков закон. Вою, молю, не помогает. Руки трясутся... Выполняю свои безотказные глубокие вздохи; при этом, что важно, высказываю машине полное равнодушие, - не хочешь - не надо! Взревела
завелась мигом. (Машина - женского рода!)
Опережая моторный рев, на красный свет, рванулся на поперечную улочку к ближайшей дорожной развилкею Представляю, как опешил буквоед-лимузинщик в фуражке; хотя, на этот раз, он мне был глубоко безразличен.Я заворачиваю круто на Кленовую стрит, когда взеркало заднего вида замечаю серебряную пулю Ауди, неуверенно въезжающую на мою улицу с другого конца, с Дубовой авеню.
Глава 2
Я Бросился наверх вдоль Гудзона, к апстейту Нью-Йорка. Гнал-насиловал свой автомобиль, менял линии, уходил от сомнительных напарников. Опомнился где-то уже за мостом Таппан Зи,когда вышел на широкий Трувей. Почувствовал, что кругом стоит невыносимая жара.Раньше не замечал, понятное дело, сидя в прохладном раю лимузина. В разбитой моей Мазде, с неисправныммоим кондиционером я задыхался и угорал; не хватало только вскипеть радиатору. Тогда мне - крышка, верный конец. Рекомендованное инструкциями гомеопатическое средство от перегрева мотора - включить печку, мне не годилось: я без того сидел в печке.
Осознав свои шансы, я испугался по-новому; уже не недавним, несколько театрально-драматическим испугом - удостоиться чести быть застреленным на Бродвее в готовом лакированном катафалке. Новый страх был простым и практическим - куда я гоню? Что будет, если сию минуту загорится машина? В дополнение ко всем напастям заметно ухудшалось мое самочувствие; мне делалось физически не по себе; я обессиливал; подкатывала паника.Я старался ее преодолевать единственным универсальным приемом, приходящим мне в голову - все теми же глубокими вздохами.Паника, на нее я большой мастер, делалась еще неотвязной.От усиленных вздохов кружилась голова. Мне казалось - я слепну, мне муторно, вот-вот потеряю сознание...
Чтобы отвлечься, я сделал радио громче. Биты музыки сводили с ума. На станции с новостями говорили об ограничении улова кильки в Бискайском заливе. Меня подташнивало. Желеообразный, лишенный кислорода воздух висел над расплавленным шоссе; рваными кусками, медузами покачивался перед глазами.
- А, что - довольно интересный эффект, - подал реплику сидящий внутри меня дежурный врач-психиатр. -Не следует заострять на себе внимание, так каждый может свихнуться. Посмотрим лучше, как воздух сгущается в желейную призму, как, преломляясь через нее, чудесно преображается мир.
С окружающим миром у меня старые счеты. Думаю, кое-кому из нашего эмигранского племени знакомы возникающие временами предчувствия или миражи. Инопланетное, халовинное ощущение Америки. В обычной, повседневной жизни оно запрятано за углом, за порогом сознания. Подозрение в том, что невинный, 'такой же, как и везде'красивенький американский ландшафт - всего лишь обман зрения, каверзная виртуальность. Что сейчас произойдет дьявольское расслоение пространства; отлетят полоски слюды и убедишься, что давным-давно пребываешь в пустоте загробного мира.
В былые времена метафорой обмана служили зеркальные комбинации. Теперь - чехарда микрософтных 'окон'; клик - ты в ином свете.Стоит мне завестись, я жду - сейчас сменится экран-заставка, и я более не смогу пренебрегать очевидным фактом, что хожу вверх ногами по чужой стороне планеты. Не думаю, что один я такой, кто не удосужился здоровым образом отупеть; что лишь у меня редкаяэмоциональная лабильность и ожидание мистификаций.Первый, я сам хочу верить, что американская 'мейн стрит' естьпродолжение улицы моего детства; что здесь, как и там, проливается тот же дождь и те же ползут облака. Не тут-то было, не получается. Выдает - то странное освещение, то запах. Как ты ни бейся, для перемещенныхлиц первого поколения страна детствапо гроб жизни не разжимает своей мертвой хватки.Рефлексы, привитые с детства, ломают нам произношение, преломляютзрение, заставляют не смотреть, но больше сравнивать, не познавать - припоминать похожее, делить все на наше и ненаше. Когда неразборчивые случайные звуки слышатся русской речью, когда, ни к селу ни к городу, проезжая пенсильванский поселок, попадаешь в подмосковную Малаховку. Иногда благословление, иногда проклятье, это неотвязное свойство не дает мне шанса стать в меру безразличным, обыкновенным местным жителем, равным среди равных. Чтобы окончательно стать своим человеком в НовомСвете, видеть все 'как есть', без сносок и параллелей, нужно, вероятно, пройти лоботомию или хотя бы оказаться в положении, когда контакты с русскими и на русском исключаются бесповоротно.