— Я предпочитаю ночевать в мотеле. Фуско поспешно вскочил на ноги, прерывая совещание.
— Я отвезу вас, Паркер.
— Хорошо. Увидимся утром. Стен, — сказал Паркер.
— Пока, — ответил Стен. Гроза прошла стороной.
Глава 5
— Знаете, что меня поражает больше всего? — спросил доктор Годден.
Элен несколько минут сидела молча, обхватив плечи руками и глядя на узор ковра, не в состоянии сосредоточиться и не зная, что сказать. Доктор Годден говорил ей, что ее не должны беспокоить паузы в разговорах, люди молчат, когда молчит все их существо, и говорят, когда испытывают непреодолимое стремление выговориться. Но ей было тягостно сознавать, что время уходит, а она ничего еще не сказала, ни о чем не посоветовалась. Они уже многого достигли, и ей не терпелось продолжить совместную работу, поставить все снова на свои места.
Это был один из тех редких случаев, когда он первым нарушил молчание, это ее настолько поразило, что, оторвав взгляд от ковра, она мельком взглянула на него и отрицательно покачала головой:
— Нет, не знаю.
— Вы никак не придумаете, о чем заговорить, — сказал он. — Боюсь, это происходит потому, что вы очень стараетесь не думать о чем-то вполне определенном. Как по-вашему, я прав?
— Не знаю, — ответила Элен, хотя от его слов она внутренне напряглась. — Я не могу сосредоточиться.
— Разве? Итак, сегодня у нас понедельник, двадцать первое, а знаете, когда в последний раз вы говорили про ограбление? Ровно неделю назад, в прошлый понедельник. С тех пор вы не произнесли об этом ни слова. В среду вы говорили о своей матери, в пятницу — о дочери, а сегодня вообще не произнесли ни слова. Но до ограбления осталось всего десять дней, и до прошлого понедельника эта тема очень вас волновала.
Он замолчал, и, значит, теперь была ее очередь что-то сказать, как-то ответить на его слова.
В панике она искала подходящие слова, но в результате только пробормотала:
— Не знаю, у меня такое ощущение, что мне просто больше нечего сказать об этом.
— Вы последовали моему совету и присутствуете на их переговорах?
—Да.
— Знаете их планы?
—Да.
— Разве мы не можем поговорить об этом?
— Наверное. — В смятении она пожала плечами, ее лицо исказилось от боли. — Мне кажется, я больше не в силах думать об этом.
— Но вы же слушаете их разговоры, не так ли?
— Да.
— Стало быть, вы все еще этим интересуетесь, думаете об этом. Но говорить об этом не хотите. Как вы думаете, почему?
— Не знаю.
Доктор Годден начал, как обычно, выдвигать одну гипотезу за другой.
— Может быть, вы перестали доверять мне? Или убедились, что дело выгорит и глупо было так волноваться? А может быть, вы почувствовали влечение к своему бывшему мужу? Или Паркеру?
— Нет! — вырвалось у нее так громко, что это поразило ее самое, и она надолго замолкла, прислушиваясь к этому своему «нет!», повторявшемуся, словно эхо, в самой глубине ее существа. Наконец, очнувшись, она поняла, что вглядывается в край ковра, рисунок которого, как ей показалось, чем-то походил на профиль Паркера, холодный и безучастный.
— Что для вас Паркер? — услышала она голос доктора Годдена. — Родитель, суровый отец?
— Холод, — сказала она, не понимая до конца, о ком она говорит. О Паркере, или о себе, или о них обоих, не сознавая даже, какой смысл вкладывает она в это слово.
— Мужчина, которого вы не заслуживаете?
— В среду, — произнесла она монотонно, почти шепотом, — Стен не должен был ночевать дома. Я предложила Паркеру остаться, я старалась не придавать своим словам сексуального оттенка. Сама не знаю, чего я хотела. И не уверена, понял ли это Паркер.
— Он остался?
— Нет. Уехал, и я почувствовала облегчение. Я была рада, что он уехал, но мне казалось, что должна была предложить ему остаться.
— Вы почувствовали облегчение, когда поняли, что по-прежнему никому не нужны?
— Наверное, не знаю.
— Что сейчас вы испытываете к Паркеру?
— Мне кажется, я его ненавижу, — сказала Элен. — И боюсь.
— Вы считаете, что он был бы вправе наказать вас за вашу ненависть, — предположил доктор Годден, — поскольку не сделал лично вам ничего такого, что оправдывало бы вашу ненависть? Поэтому вы его и боитесь, ведь страх — это проявление чувства вины.
Иногда ей было трудно отвечать на его вопросы. Так и на этот раз. Поэтому она только покачала головой.
— Возможно, в среду вам снова захочется поговорить об ограблении. Возможно, к тому времени вам удастся лучше разобраться в своих чувствах.
— А сейчас нельзя? Кажется, я уже лучше разобралась в себе, и мне хотелось бы поговорить об этом.
— Сейчас у нас уже нет времени, — сказал он, и в его голосе не было обычной теплоты. — Отложим разговор до среды.
Она почувствовала себя виноватой и перед доктором. По непонятной причине она не рассказала ему о плане операции, заставила его подумать, что не доверяет ему, тем самым создала трещину в их отношениях тогда, когда больше всего нуждалась в его помощи.
— В среду я расскажу вам все, — пообещала она.
— Ваша воля, — ответил он.
Глава 6
Норман Берридж окинул взглядом покойника и остался доволен. Может, на щеках больше румянца, чем нужно, особенно для шестидесятитрехлетнего человека, но родственники обычно не обращают внимания на такие мелочи. На губе не заметно жуткого шва, но вообще-то, конечно, они обошлись без особых косметических ухищрений. Впрочем, с таким помощником и это хорошо!
А, все хорошо, не о чем беспокоиться! Вполне приемлемо. Нет, на самом деле хорошо! Он сказал это помощнику, молодому пуэрториканцу, который с гордым видом стоял возле покойника. Пуэрториканцы были почти единственными, кто в наш изнеженный век соглашался работать здесь за мизерное ученическое жалованье. Тот принял похвалу, радостно замахал руками, и щеки его зарделись, как у трупа, над которым он трудился.
Раздался телефонный звонок. Норман Берридж подошел к настенному телефону в дальнем углу комнаты, взял трубку и услышал голос своего секретаря:
— Здесь один человек хочет вас видеть, мистер Берридж. Его зовут Линч, говорит, что насчет ренты.
Берридж поморщился. Имя было ему знакомо, и он знал, что это за рента. Линч был одним из тех, кто время от времени приходил к нему с просьбой профинансировать какое-нибудь из его делишек. Вложить с пользой деньги всегда приятно. Конечно, риск есть, но зато стопроцентная прибыль и никакого участия в самом деле, если не считать финансового. Однако люди, обращавшиеся к нему за инвестициями, были ему отвратительны, и Линч, пожалуй, больше прочих. Холодный, сдержанный, немногословный и стремительный, как пантера; Берриджу казалось, что тот смотрит на него сверху вниз, презирая его за дряблое тело, нервозность и отсутствие логического мышления. Сам же Линч был чист, холоден и пуст, как только что изготовленный гроб.
Конечно, Линч было его не настоящее имя. Как-то он пришел с еще одним человеком, и тот называл его то ли Портером, то ли Уолкером, то ли Арчером... Точно он не запомнил.
Наплевать! Главное не имя, а та выгода, которую он получал от сделки с ним.
— Я сейчас поднимусь, — сказал Берридж по телефону, повесил трубку и вернулся к помощнику, который снова принялся за щеки покойника: очевидно, и сам заметил, что они излишне румяны для того, кто не был завсегдатаем «Мулен Руж». — Очень хорошо, — заметил Берридж. — Очень хорошо.
Отвернувшись от расплывшегося в улыбке ассистента, он пошел к лифту, небольшая кабина которого едва вмещала двух человек. Нажав кнопку главного этажа, Берридж подумал, сколько же раз он давал себе слово опускаться и подниматься пешком. Все, что ему нужно, — это физические упражнения, тогда он быстро восстановит форму, станет похож на себя, каким был в двадцать лет. Ничего больше не нужно -только физические упражнения да небольшие ограничения в еде.