Владимир Алексеевич Пяст
Ограда
Первая книга лирики
Предисловие автора
В первое издание книги «Ограда» были включены лирические стихи, частью напечатанные в «Весах», «Вопросах Жизни», «Золотом Руне» и других журналах, а также в сборниках «Цветник Ор», «Белые Ночи» и др. в 1904–1906 гг., частью же появившиеся в печати в первый раз.
Автор выбросил в первом издании из числа своих стихотворений того времени те, в которых он усматривал несамостоятельность формы, либо недоделанность, недостаточную для других выявленного, подлежащего высказыванию лирического материла. Только одна пьеса, написанная чужою строфой (отрывок I), «открытой Бальмонтом», была сознательно оставлена в сборнике.
Настоящее, второе издание «Ограды» печатается без нескольких слабых («Она моя душа» и «В эти ночи») или выпадающих, по несоответствию с заданием, из книги произведений («Тихо шел», «В городе», «У Летнего Сада»), по тем или другим причинам, нашедших себе место в первом издании, и с добавлением объемлющего книгу стихотворения, Noel, законченного автором в марте 1917 года.
Если допустима самооценка, то автор позволяет себе указать, что по его мнению лучшее стихотворение в книге – «Мой Дух» (из отдела «Лунные Эльфы»).
Here once, through an alley Titanic
Of cypress, I roamed with my Soul, –
Of cypress, with Psyche, my Soul.
E.Poe.
…Чтобы с каждым нахлынувшим новым мгновеньем
Ты шептала: Опять? Ах, опять это ты!
К. Бальмонт
Одетая солнцем опушка,
И утра стыдливый покой,
И кло́нится ивы верхушка
Над радостно-зыбкой рекой.
Над зоркой открытой поляной
Древесный всклокочен навес;
Лазурными тайнами пьяный,
Весь в таинстве шелеста лес.
Чуть тронуты розовой краской
Изгибы зеленой каймы,
И – трепетной скрытые маской –
Капризно призывны холмы.
Всегда неразлучные – мы –
– Пускай это кажется сказкой –
И в сонности мягкой зимы,
И в поступи осени вязкой,
Завязаны нитью чудес,
Блуждаем с улыбкой румяной
Все там, где нахмуренный лес
Граничит с беспечной поляной.
Разгадана яви людской
Нелепая, злая ловушка –
И радужен утра покой,
И рядится в солнце опушка.
Я не знала тебя, я не знала;
Ты был чужд мне, смешон, незнаком;
Я бездумно, бесцельно бросала
За ограду цветок за цветком.
Трое вас было в саде соседнем, –
Я седьмой уронила цветок;
С этим лишним, ненужным, последним;
К вам упал мой ажурный платок.
Ты, с какой-то забавной опаской,
Подбежав, поднял оба с земли;
Залились неестественной краской
Опушенные щеки твои.
Осторожно ты подал соседке
Чуть душистый платок кружевной.
Наклоняясь на перила беседки,
Я смотрела, какой ты смешной.
А теперь… я весь день в лихорадке,
Не услышу ль неловкую речь;
Не удастся ль – за шторой, украдкой,
Как проходишь ты в сад, подстеречь.
Вокруг все было так необъяснимо дивно,
Как будто снизошли на землю небеса.
Приветом сказочным манили в глубь леса,
И птиц неведомых звучали голоса
Так обольстительно, так ропотно-призывно,
Что мнилось: шаг еще, и в чаще чудеса,
На берегу реки, струящейся извивно…
И только ты одна… ты мне была противна.
Ты глушь вплетала в новь непо́чатой поры
Своей фигурою, и шутками, и смехом.
Я не хотел служить бессмысленным утехам.
Я не хотел твоей бесчувственной игры.
Но отчего теперь – целую прах горы,
Где крепнул голос твой, отброшен зычным эхо?
«На памяти моей горят, как пламень, ярко…»
На памяти моей горят, как пламень, ярко
Те дни блаженные, – о, как немного дней! –
Когда по вечерам бродил я рядом с ней
В аллеях древнего задумчивого парка.
Грозила осень. Было под вече́р не жарко,
И по ночам сиял Юпитер все властней,
И каждый вечер клал все более теней
На длинный ряд аллей таинственного парка.
Мы шли. Я наблюдал – молясь и не дыша,
Как оставлял след на всем ее душа,
И я молил ее последнего подарка: