Я понимала, что муж хочет говорить об этом с кем-то, говорить вслух… и понимала, что он не решается высказать описание самоубийства. Мне и самой не хотелось, чтобы кто-то озвучивал вслух тошнотворные подробности. С момента прочтения статьи в течение дальнейших часов я старалась гнать свои представления прочь. Но сейчас в моей памяти вновь всплыли чёрные, как послеожоговый струп, буквы, складывающиеся в жуткий смысл.
«Он вскрыл себе запястья и вырвал руками вены. А затем, истекая кровью, разорвал руками кожу на шее и выдрал себе гортань».
Всё вокруг было в крови.
Мне было жаль Котова. Но уже ничего не сделать.
— Может, нам как-то стоит помочь с похоронами? — грустно задала я вслух вопрос.
— Конечно, — поддержал меня Тим. Антон тоже кивнул.
И тут я заметила, как к нам подошёл Гаврилюк. Выглядел он спокойней, чем несколько минут назад во дворе, но всё ещё со следами недавнего «раздувания»: с покрытого потом лица не сошёл оттенок утренней зари; плечи так же вздымались вверх, а грудь — вперёд.
— Надо же — учёные ненормальные! Да в невро они все там сами с приветом. И с манией величия. Считают себя богами! — продолжал он возмущаться себе под нос. Увидев нас, он осекся.
— Ааа, ещё раз… здравствуйте. Чего домой не идёте? Рабочий день уже того… закончен. Нечего тут больше обсуждать этого бедолагу. Случается же у людей такое… К сожалению, его не вернёшь. Надо… эээ… жить дальше, работать. Верно ведь?
Мы все кивнули.
— Вот… А насчёт похорон — это ты, Катя, хорошо предложила. Надо собраться отделом, скинуться… В общем, завтра обсудим. Я пошёл… Хорошего вечера.
И он двинулся в сторону лестницы, продолжая что-то себе говорить.
— Это ваш заведующий? — удивлённо вытаращив глаза, спросил Тим, едва Пётр Владимирович скрылся из виду. — Знаете, а он был прав, когда предлагал проверить у всех психику. Но только я его не пойму — зачем палить самого себя?
Мы с Антоном улыбнулись.
— Гаврилюк хорош, как руководитель и научный работник. Но как человек очень своеобразен, и… да, он невероятный параноик, — цокнул языком мой муж и покачал головой.
— Окей, ну что ж — счастья вашему параноику, в жизни личной и публичной. Кстати… Я ему по фамилии сейчас классную кликуху придумал, — заговорщицки произнёс Тим.
— Я на тебя когда-нибудь точно намордник надену, — простонал Антон.
Глава 8
Я редко думала о маньяках. Иногда, встречая новости о пропадающих людях, орудующих в Москве серийных убийцах и громких делах, я вздрагивала от ужаса и мысли о том, на что способны некоторые представители человеческого рода. Такие безжалостные факты заставляли меня принимать существование психопатов как должное — но я не зацикливалась на этой теме, считая, что в мире гораздо больше добра и хороших людей. Об этом я и старалась думать, воспринимая зло лишь как то, о чём надо помнить, чтобы остерегаться.
Однажды у меня с папой на этот счёт состоялся серьёзный разговор. Произошёл он холодным августовским вечером перед моим отъездом в Москву. Мне было семнадцать, я только поступила в университет и в связи с этим должна была покинуть родной городок. Эта беседа запомнилась тем, что подобные у меня раньше в основном были с мамой: она, всегда тревожась за меня, с самого детства объясняла мне правила безопасного поведения в обществе и с незнакомыми людьми; все наказы, подстерегающие опасности и меры их профилактики я к подростковому возрасту знала наизусть. Порою папа считал, что мама бывает излишне настойчивой с опекой, и, честно сказать, я была с ним согласна. Разумеется, отец не меньше неё желал, чтобы со мной ничего не случилось. Просто его подход был несколько иным — он активно и с энтузиазмом (не всегда уместным) учил меня навыкам самозащиты. И так было во всех аспектах воспитания: если с мамой я наряжалась, выбирала одежду, делала уроки, читала книги, вышивала, вязала и шила, а так же готовила и убиралась по дому, то папа отвечал за моё познание жизни колхоза, природы, походы на рыбалку, в поле и в лес. Когда ещё были живы бабушка с дедушкой — родители отца, мы частенько гостили у них в доме в Поздняково, и там меня научили всему: ухаживать за скотом, топить печь и работать на огороде (последнее мы, впрочем, и так нередко делали всей семьёй). Мама прививала мне любовь к книгам и учебе, воспитывала во мне терпимость, умение прощать, проявлять сострадательность, а папа старался сделать всё, чтобы его дочь выросла стойкой, храброй и находчивой в любой ситуации
Дело было в самих характерах родителей. Отец мой вырос в Поздняково. Типичный уроженец сельской местности, он был простым, непосредственным и приземлённым человеком: прямолинейным в суждениях, работящим, по-свойски душевным весельчаком. А ещё очень храбрым и сильным — учитывая то, как он любил пошутить, не всегда думая о словах, эти качества были ему очень кстати. Мне всегда нравилось умение папы находить счастье в самых обычных вещах: еде, хорошей погоде, общении с близкими и просто возможности жить. Его искренность и общительность притягивали к нему людей, а если обыкновение говорить то, что он что думает, оборачивалось неудобными ситуациями, то другой папин талант — умение сводить все в шутку — с лихвой компенсировал такой недостаток. Само собой, у него не обходилось без сигарет и крепких словечек, благодаря чему смутить меня трудно.