Я снова подошла к окну. Маркиз Абеляр неторопливо, поигрывая сорванной с куста веточкой, шел к дому. Он совсем не выглядел как преступник. А возможно, и вовсе им не был. И что он может сделать, чтобы заставить меня выйти с письмом за пределы особняка?
Будет угрожать детям или мне самой? Но в доме полно слуг. И переступив черту, он лишит себя возможности сохранить свое положение в свете. Он станет изгоем, а если его арестуют, то попадет в тюрьму или даже будет казнен. Речь идет о государственных интересах! И оступившись однажды, он уже не сможет всё исправить. Готов ли он будет на это пойти? Если им двигала только жажда наживы, то вряд ли что-то его остановит. Чтобы обезопасить себя, ему достаточно будет перейти границу с Терезией.
Мне хотелось взвыть от бессилия, но я понимала, что не смогу его остановить. Я была всего лишь слабой женщиной, и Клермон вряд стал бы требовать от меня, чтобы я защищала письмо с оружием в руках.
Разве что обратиться за помощью к графу Шортеру… Эта мысль сначала не показалась мне достойной внимания, но чем дольше я размышляла, тем больше она нравилась мне. Удерживало от этого меня только одно — я не была уверена, что эти двое не были сообщниками.
Учитывая, что я проигнорировала прошлый ужин, не выйти к обеду я не могла. И я спустилась в столовую залу и долго выслушивала извинения маркиза по поводу потерянной подковы. Его сиятельство выглядел как обычно — много разговаривал и казался искренне смущенным из-за того, что их отъезд пришлось перенести.
Я обратила внимание на его руки — белые, тонкие, куда больше привыкшие держать кисть, чем кинжал или шпагу. И это подействовало на меня успокаивающе.
После обеда Мэнсфилд доложил, что кузнец прибыл и уже приступил к работе. Гости заверили меня, что тронутся в путь, как только это будет возможно, и отправились в свои комнаты, чтобы отдохнуть перед дорогой.
— Ваша светлость, могу ли я обратиться к вам с просьбой? — маркиз вернулся в столовую прежде, чем я оттуда ушла.
Я вздрогнула. Но были в комнате не одни. Вокруг стола сновали слуги, унося остатки блюд и грязную посуду.
— Разумеется, ваше сиятельство, — я попыталась улыбнуться. — Что вам угодно?
— Я хотел поговорить с вами о портрете мадемуазель Эванс. Прости, что завел разговор на эту тему, но, если вы не будете возражать, то я хотел бы отвезти его в столицу. Не думаю, что вы хотите, чтобы картина, на которой изображена бывшая невеста его светлости, оставалась у вас дома. К тому же портрет не дописан, а в Валье-де-Браво я сумел бы его завершить. Мадемуазель Эванс уже спрашивала меня про него, а я не люблю оставаться должным. Уверен, она будет признательна вам за такой благородный жест.
Глава 69
Точно! Картина! Так вот почему недописанный еще портрет уже был вставлен в раму!
Но как маркиз рассчитывал вынести этот портрет из дома? И как надеется сделать это сейчас? Даже если я соглашусь на отправку картины в Валье-де-Браво, осуществить это на практике будет очень сложно. Будь это миниатюра, он мог бы под каким-то предлогом попросить меня сделать это лично. Но не думает же он, что я соглашусь тащить на улицу картину в тяжелой раме?! А если ее понесет кто-то другой, кроме меня и Клермона, то столкнется с той же проблемой, с которой столкнулся и сам Абеляр — сработает магия!
Все эти мысли пронеслись у меня в голове, но я не смогла найти ответы на свои вопросы. Да и не хотела сейчас их искать.
— Почему бы и нет, ваше сиятельство? — я нарочито небрежно пожала плечами. — Этот портрет принадлежит вам, и я не вижу причин, по которым мне следовало бы вам отказать. Наше знакомство с мадемуазель Эванс трудно назвать приятным, и я действительно не хотела бы оставлять в своем доме хоть какое-то напоминание о наших с ней встречах.
— Благодарю вас, ваша светлость! — маркиз с улыбкой поклонился. — Вы очень добры. А сейчас позвольте мне удалиться — мне нужно отправиться на конюшню, дабы убедиться, что кузнец всё сделал как надо.
Он вышел из столовой залы, а через минуту я услышала его голос на крыльце, где он просил лакея проводить его до конюшни.
Я выглянула в окно — маркиз в сопровождении одного из наших слуг направлялся на задний двор.
Медлить было нельзя! Конюшня находилась на довольно большом расстоянии от дома, и этим следовало воспользоваться. Пока он будет разбираться с кузнецом, я должна попасть в художественную мастерскую и найти письмо! Как бы ловко он ни спрятал его в раме картины, теперь, когда я знала, где его искать, я была уверена, что обнаружу тайник.
По дороге я забежала в кабинет и взяла со стола исписанный с двух сторон лист бумаги — я положу его на место настоящего письма. А потом велю как можно тщательнее упаковать картину. Путь до столицы не близкий, и такая забота о сохранности портрета будет вполне естественной. А когда слуга понесет картину на улицу, я буду идти рядом и даже поддерживать ее — чтобы у Абеляра не возникло сомнений, что именно мое участие позволило письму преодолеть магический барьер.
Маркиз выедет из поместья вместе с Шортером. Это не даст ему возможности сразу же распаковать картину и извлечь письмо. Их пути разойдутся только через несколько часов, когда граф повернет в сторону своего поместья. А за это время мы с матушкой, детьми и настоящим письмом сумеем уехать из Клермона. Если Абеляр и вернется, то не раньше вечера следующего дня. А Мэнсфилд уж как-нибудь сумеет поводить его за нос еще несколько часов, заявив, например, что мы отправились в деревню.
И маркиз ничего не знает про Лас-Варас, а значит, не станет искать нас именно там. А там мы могли бы попросить защиты не только у брата, но и у начальника военной академии. Уверена, как только тот узнает, о чём идет речь, то придумает, как остановить Абеляра.
Я оказалась в мастерской уже через несколько минут. Портрет Жасмин стоял на том же месте, что и прежде. Я подбежала к нему и принялась ощупывать каждый сантиметр узорной рамы. Сердце бешено колотилось, а руки дрожали. Ну, где же, где же этот тайник?
Или я приняла желаемое за действительное? А на самом деле в просьбе маркиза нет ничего предосудительного? Всего лишь желание художника завершить портрет красивой женщины и подарить его оригиналу?
Я так увлеклась процессом, что не услышала чужих шагов. И подняла голову, только когда раздался насмешливый голос Абеляра:
— Я был уверен, что вы проглотите наживку! Простите за столь вульгарное выражение, ваша светлость, но оно как нельзя лучше отражает ситуацию. Я знал, что если Клермон рассказал вам о письме, то вы непременно сюда придете. Значит, он всё-таки рассказал. Ну, что же, этого следовало ожидать.
Он произнес это совершенно спокойно. Так, словно речь шла не о преступлении, а о чём-то вполне обыденном, чего ему не следовало стыдиться. Он говорил спокойным тоном и шаг за шагом приближался к портрету.
Путь к дверям был перекрыт, и я стала медленно отступать к окну.
Как я могла попасться на эту удочку? Почему я не подумала, что это может быть ловушкой? Почему не взяла в мастерскую никого из слуг? Так торопилась найти письмо, что ни о чём другом уже не могла думать.
Но здесь повсюду мои слуги, и если я закричу, то кто-нибудь непременно услышит. И Абеляр не может этого не понимать. Так почему же он настолько невозмутим?
Я хочу закричать. И даже открываю рот. Но с моих губ не срывается ни звука.
Я уже чувствовала такое однажды — тогда, в гостинице Альенде. Когда граф Шортер использовал свои способности менталиста.
Значит, маркиз тоже владел этой запретной магией! И он застал меня врасплох и теперь словно опутывал своими невидимыми нитями, постепенно подавляя мою волю. Я должна была об этом подумать! Здесь, в Арвитании, магом может оказаться каждый.
— Вы не нашли письмо, не так ли? Не вините себя. Это можно сделать, только разломав раму. Поверьте, я позаботился о том, чтобы обнаружить его было почти невозможно. Сначала мне пришлось повредить раму, а потом аккуратно склеить ее.