Пятнадцатилетний Огюст не участвовал непосредственно в этих событиях, но он жадно ловил все слухи, все рассказы о них. Он думал, размышлял и, вспоминая волнения конца 1820 года, скажет, что смерть Лаламанда «вывела его из себя». Было бы нелепо изображать его уже политически сознательным борцом; он всего лишь лицеист, аккуратный, очень скромный и трудолюбивый, приобретающий знания и все более чутко прислушивающийся к тому, что происходит за стенами лицея Карла Великого.
Страх за сохранение своей вновь захваченной власти побуждал роялистов усиливать тиранический характер режима Реставрации. Но здесь их подстерегала роковая судьба любой тирании; репрессии и террор толкают на борьбу все новых и новых активных людей. Деспотия — лучшая школа воспитания и подготовки непримиримых революционеров. И этот закон прежде всего и всегда действует на молодежь; пробуждение самостоятельности молодого человека выражается тогда в обостренной склонности к протесту, восстанию, бунту. Созревание характера юного Бланки происходило именно в такой исторический момент, когда эта закономерность действовала особенно неотвратимо.
В лицее Карла Великого, где прилежно учится Огюст, царит суровая дисциплина. Иезуиты из конгрегации контролируют это заведение, как и все остальные школы Франции, внушая дух безропотного повиновения. Здесь можно читать только дозволенную, безупречно легитимистскую литературу. В это время иезуиты создали во Франции особые общества «хороших книг», «хорошей литературы», «хорошей науки». Но, как ни урезывались свобода печати, либеральные газеты все же издавались и вели слегка завуалированную, но упорную антироялистскую пропаганду. Памфлеты Поля-Луи Курье, в которых он в блестящей стилизованной форме народной речи из писем некоего винодела из Шавоньер разоблачал Реставрацию, эмигрантов, церковь, передавались из рук в руки. Необычайной популярностью пользовались песни Беранже. Неотразимая, убийственная ирония его блестящих стихов наносила роялистам страшные удары. Ненависть к Бурбонам нигде не проявлялась столь пылко, как среди учащейся молодежи Парижа. Студенты и лицеисты с восторгом вкушали плоды освободительных идей. Они были тем более привлекательны, что молодежь от них оберегали особенно рьяно, усиленно, но напрасно прививая ей любовь к богу и королю. Ежедневная месса, частые и долгие религиозные церемонии вроде благодарственного молебна по поводу рождения «дитя чуда» герцога Бордосского только усиливали обаяние либеральной и патриотической пропаганды. И для Бланки церковь все больше становилась символом, орудием деспотизма.
Впрочем, власти пытались использовать совсем иные устрашающе-назидательные церемонии, такие, как публичные казни своих противников. Именно для этого устроили казнь четырех заговорщиков из Ла Рошели 21 сентября 1822 года. Молчаливая толпа заполнила набережные и улицы на пространстве от тюрьмы Консьержери до Гревской площади перед парижской Ратушей. Люди забирались на крыши, заполняли мосты и толпились вокруг Нового рынка. Было воскресенье, пять часов вечера. Раздавался только стук тяжелых колес, окованных железом, и звон копыт о мостовую. Окруженные конными жандармами, две повозки приближались к Гревской площади. Позади рядов войск, построенных в каре, в толпе — группа учеников из лицея Карла Великого. С ужасом молча смотрят они на происходящее странное зрелище. Среди них — невысокий, светловолосый семнадцатилетний Огюст Бланки, на бледном лице которого застыло напряженное внимание. Юноши перешептывались, обсуждая слухи о секретной организации «карбонариев». Этим итальянским словом называют членов таинственной революционной организации. Известия о раскрытии их заговоров против королевской власти в этом году поступают одно за другим, и за каждым следуют все новые казни. Говорят, что несколько сотен тысяч их действуют в стране, чтобы свергнуть Бурбонов и вернуть Франции свободу...