К оружию, граждане! К оружию, чтобы защитить родину, само наше существование! Согласны ли мы стать стадом рабов под кнутом иезуитов? Нет и нет! Лучше умереть!
Но погибнет не народ, а тот, кто хочет его поработить. Подымайтесь! Подымайтесь! Раздавим этих гадов! Пусть возмездие, как молния, поразит врагов».
Неизвестно, была ли эта речь произнесена или напечатана как листовка. Несомненно лишь, что чувства Бланки должны были найти себе выход. Что касается политической программы, то в двух написанных им черновиках ее нет. Не упоминается даже о республике в качестве цели революции, хотя достоверно известно, что Бланки уже стал республиканцем. Начав с оппозиции к Бурбонам и с бонапартизма, пройдя через организацию карбонариев, он уже приблизился к республиканскому идеалу. Однако этот идеал вырисовывался перед ним еще в крайне туманной форме. Тем более что недавний исторический опыт Франции создал вообще очень неопределенное представление о республике, при которой Франция жила па протяжении 12 лет. Была республика якобинской революционной диктатуры, республика реакционного Термидора, продажной Директории, республика
Консульства, оказавшаяся подготовительным этапом к Империи. Бланки не выражает склонности ни к одной из этих республиканских систем; он мечтает о какой-то небывало прекрасной республике обновления. Словом, в это время он очень хорошо знает, чего он решительно не хочет, но еще не представляет себе ясно желанной цели. Он крайне типичен для той восторженной буржуазной молодежи, которая шла на баррикады, вдохновляясь не политической программой, а прекрасной, но неопределенной мечтой об общем счастье...
28 июля рано утром возмущение, вызванное ордонансами, окончательно перерастает в революцию. Сотни баррикад перегораживают парижские улицы. Восставшие занимают Арсенал, пороховой склад Сальпетриер. Захвачено здание городской Ратуши. Трехцветное знамя водружают на башнях собора Парижской богоматери. Бланки прикрепляет к своей шляпе трехцветную кокарду, как это делалось во времена Великой революции. Охваченный энтузиазмом, он буквально вбегает в редакцию «Глоб». Его революционная кокарда бросается всем в глаза, и философ Виктор Кузен возмущенно заявляет:
— Эти цвета могут очень нравиться вам, но они не подходят для меня: знамя Франции — белое знамя.
Это заявление знаменитого философа, которое лишний раз отразило сущность «либеральной» буржуазной оппозиции, Бланки оставляет без ответа и бросается туда, где он видит свое естественное место, — на Гревскую площадь. Там центр боя между королевскими войсками и восставшими. Бланки с восторгом видит, как повсюду срывают белые королевские знамена и водружают на их место трехцветные. Он скажет потом, что это был самый счастливый момент его жизни. Сотни людей лихорадочно ищут лишь одного — оружия. Врываются в казармы Аве Мария и кирасиров, чтобы захватить его. Бланки поражен настроением полного единодушия инсургентов. Он писал: «Этот первый час был моментом искренности, народ выступал безрассудно. Он все чувствовал инстинктивно и не искал взором вождей, которых невозможно было найти. Все эти рабочие действовали, инстинктивно на свой страх н риск, двигаясь по площади и по набережным без всякого руководства».
Стихийный революционный порыв действительно казался единодушным, но столь же стихийно выделились и вожаки восстания, руководившие боями на отдельных баррикадах, улицах и площадях. История сохранила некоторые имена бывших солдат, энергичных республиканцев и рабочих, возглавлявших бои. Среди них прежде всего упоминают имя Годфруа Кавеньяка, студента Политехнической школы, и Франсуа Распайя, ученого-хими-ка и пылкого республиканца. Беда в том, что у них тоже не было не только конкретной политической программы, но и простого плана действий на ближайшие дни. Все сводилось к вдохновляющему призыву: «Долой Бурбонов!»
Королевские войска, возглавляемые маршалом Марионом, пытаются наступать в направлении восточных районов города, целиком охваченных восстанием. Им удается захватить отдельные баррикады и продвигаться по узким улочкам. Но позади солдат, с трудом пробивающихся под огнем из окон, под градом сыпавшихся на них обломков мебели, всего, что попадало под руку, баррикады немедленно восстанавливаются снова. Мармон боится попасть в западню и, чтобы сохранить войска, приказывает отступить. Он хочет превратить район Лувра в цитадель среди восставшего города. Маршал посылает к королю в Сен-Клу одного гонца за другим, умоляя о политических уступках. «Это уже не волнение, — пишет он, — это революция. Ваше величество немедля должны принять меры для успокоения народа». Но король, который с террасы дворца видит панораму Парпжа с очагами пожаров, как будто не слышит отзвуков стрельбы и звона набата. Он требует «держаться и ждать». Карл X самоуверенно отвергает попытку группы правых либералов вступить с ним в переговоры с целью компромисса. Между тем уже 28 июля целый полк из двух тысяч солдат переходит на сторону восставших. Повстанцы продвигаются по левому берегу, занимают Бурбонский дворец, приближаются к Дому инвалидов. Вечером почти весь Париж, кроме Лувра и Тюильри, уже в руках восставших. На другой день к ним переходят еще два полка. Оставшиеся бегут из Лувра, и над зданием королевских дворцов тоже поднимаются трехцветные флаги. В середине дня герцог Ангу-лемский, сменивший смещенного королем Мармона, вынужден оставить город с остатками своих войск. Он сообщает королю, что Париж окончательно потерян. Только тогда Карл X решился наконец подписать указ об отмене злополучных ордонансов и о включении в правительство нескольких умеренных либералов. Но было уже поздно...