- 'Столовое вино ?21', - вслух прочитал Доцент. - Это, простите, что?
- Это, Владимир Ильич, волшебный народный напиток, больше известный под названием водка.
- Надо же! - изумился Мишенин, поднося свою кружку. - Так я и думал. Пострадавшим в первую очередь!
- За начало путешествия, господа!
- Славно-то как! - усердно работая челюстями, произнес Ильич.
- Эт точно! - подмигнул ему Зверев, отбивая сургуч со второго 'мерзавчика'.
Борис свернул самокрутку. Табачок был не очень ядреный, с легким привкусом меда. Мелькнула легкомысленная мыслишка: Вернусь, буду курить 'Каприз'.
Неспешно попивая чаек, он бездумно поглядывал на увлеченно беседующих друзей. Сознание выхватывало отдельные фразы:
- Дим, как вы после переноса без еды-то шли, зима же?-
- Так куда было деваться.
- И без топора?
- Каждый вечер лыжами копали снежную яму и ломали лапник. Без топора с дровами было худо...
- Шли мы однажды на байдах Вуоксу...
- А какую я однажды встретил мадам...
Глядя на этот костер в подмосковном лесу, на такой привычный зимний бивуак и звездное небо, Борис вдруг отчетливо услышал торжественно грянувшее:
Одинокий гитарист в придорожном ресторане.
Черной свечкой кипарис между звездами в окне.
Он играет и поет, сидя будто в черной раме,
Море черное за ним при прожекторной луне.
И витает, как дымок, христианская идея,
Что когда-то повезет, если вдруг не повезло,
Он играет и поет, все надеясь и надеясь,
Что когда-нибудь добро победит в борьбе со злом.
Ах, как трудно будет нам, если мы ему поверим...
С этим веком наш роман бессердечен и нечист,
Но спасает нас в ночи от позорного безверья
Колокольчик под дугой - одинокий гитарист.
Все вокруг кричало, что он дома! Дома! В своем времени! В голове не укладывалось, что вот сейчас, подняв голову, он не увидит мерцания проблесковых огней воздушного лайнера. А утром не услышат тарахтенья полуразвалившегося сельского газика. Такого просто не могло не быть!
- Черт, как навалилось! Димка плесни, - хрипло сорвалось со ставших вдруг непослушными губ.
Звякнула кружка.
- Старый, на, закуси.
- Ты закури, легче будет. Ты не думай, все будет нормально.
- Да, мужики, попали мы. Убил бы этих экспериментаторов.
- Ильич, помоги сдвинуть костер к дальнему краю. Вот так.
- Теперь стелим лапник, вон ту большую лапу в ноги брось.
- Нет, этим лапником сверху укроемся. Достань свою малую овчинку. Снизу ее постелем, сверху накроемся моею.
- Ложись, Старый, отдыхай.
Федотов лежал на подогреваемой снизу овчинке. Глядя на усыпанное звездами небо, он не мог забыть, как необычно звучал 'Одинокий гитарист'.
'А может, это был последний подарок судьбы и мы побывали дома'?
***
Борис проснулся, когда утро только обозначилось. От вечерних печалей не осталось и следа. Лишь легкая грусть на секунду всколыхнулась в груди, чтобы тут же растаять.
Прикрыв овчиной посапывающего Ильича, Федотов привычно определил, что мороз никак не меньше двадцати градусов.
Прислушался. Если в утреннем морозном лесу включить шумомер, он покажет полную тишину. Такую же тишину покажет прибор в пасмурную погоду. Однако человек слышит иное. В морозное утро в полной тишине слышен какой-то торжественный звон не звон, но некий звук, которому трудно дать определение. Такое можно уловить только в полной тишине и всегда хочется растянуть эти минуты.
Сухая еловая лапа, брошенная на подернутые пеплом угли, отозвалась вспышкой яростного бездымного пламени. Мороз мгновенно отступил, будто и не было его.
Через двадцать минут под веселое 'Эй, сонное царство, вставай, пора шнурки гладить' в закипающую воду полетела греча.
Дальнейший путь до пригорода старой Москвы мало чем отличался от описанного. Вставали с первым призрачным светом. Шли, пока держал наст. Сторонились жилья и редких дорог. Это было нетрудно - севернее Москвы простиралась непролазная тайга, в точности, как в начале XXI на границе с Тверской губернией. Под стать была и плотность населения. Если южнее Москвы толкались деревенька на деревеньке, то чуть севернее был полный голяк. Порою можно было пройти полста километров так и не встретив жилья.
Хозяйственными работами теперь распоряжался Ильич. Рассчитывая отвлечь товарища от переживаний, Федотов передал ему часть своих полномочий.
К вечеру второго дня Мишенин немного отошел, отряхнулся от пережитого. Неожиданно для Зверева он оказался и расторопным, и работящим. Вове пришлось по душе каждый вечер копать снежную яму и готовить ужин. Борис с Димой заготовляли лес.