2 марта 1905.
Ближайшая церквушка была небольшой, но голосистой. Когда ее колокола позвали к утренней службе, Дима откинул лоскутное одеяло. Ни вчерашнее возлияние, ни поздний отбой не смогли поломать привычку вставать рано. Остальной 'народ' еще спал. Свидетельством этого был богатырский храп Старого и тонкое посапывание Мишенина. Воздух светелки был пропитан перегаром. От такого безобразия лампадка перед иконой Спасителя погасла.
Поплескавшись в сенях ледяной водой, Зверев докрасна растерся полотенцем. Жизнь сразу предстала в ином свете. Скорее сего по этому, он вдруг понял, что пить больше не будет, по крайней мере, сегодня.
С этой мыслью Зверев совершил богоугодное действие, плеснув в лампадку конопляного масла и запалив фитиль. Прежде чем 'вживаться' в новый мир, он растопил печь и открыл крохотную форточку.
Улица встретила только-только встающим солнцем и утренним морозцем, тем, какой бывает только в погожие мартовские дни. От распирающей изнутри радости захотелось скакать козлом и хохотать.
Призрачный дым курился над трубами деревянных домов, разливая вокруг удивительный аромат. Дима вдыхал и вдыхал этот пахнущий детством запах. Как же здесь все по-другому!
Напротив, через дорогу красовался двухэтажный деревянный особняк. Шесть окон по фасаду были щедро украшены резными наличниками. Заснеженный конек венчал раскрашенный петушок. На высоком нарядном крылечке выделялись украшенные резьбой колонны. Мастер сделал их в виде жар-птиц, тянущих жадные клювы к вечно зеленым яблокам. Как и все в этом наивном времени, он не знал, что станет с его творением через каких-то полсотни лет.
В особнячке скрипнула дверь. Хлопочущий у крыльца дворник снял шапку, пропуская хозяина с женой и дочерью. Коротко кивнув на Звереву, барин неспешно спустился с крыльца. Задрал бороду в сторону колокольни, размашисто перекрестился.
По сравнению с дородной супругой был он невысок и строен. В каждом его движении сквозила уверенность. Супруга, несмотря на почтенные габариты, оказалась шустрой. Отодвинув благоверного могучим плечом, она ловко скатилась с лестницы, протянув руку дочери. Девушка, опираясь на эту руку, грациозно спустилась с порожка. Проходя мимо остолбеневшего Зверева, она как бы невзначай бросила на него взгляд из-под черных ресниц.
Дима вдруг осознал, что не может оторвать взгляда от ее фигурки. Высокая, стройная, в длинном до пят темно-зеленом пальто, она как будто плыла по заснеженной улице. Гордо поднятая головка была закутана в зеленый платок с бордово-красными узорами.
'Мать моя женщина! - присвистнул про себя Зверев. - Вот это глазищи! Да это с такой писан 'Портрет незнакомки'. Боже мой, кто научил этих тихонь так смотреть? Все в ее власти! Сегодня одарит взглядом, а завтра сразит наповал! Где же с таким чудом познакомиться? Черт возьми! А как под этим длинным пальто смотрятся каблучки! Нет, брат Елдырин! Это тебе не голые ляжки под мини-юбкой! Это настоящее! Это действительно..!
Дима, замерев, словно доберман на охоте, позабыл, как минуту назад хотел резвиться.
'Па-а - па-а - папа - па - па - ра, - зазвучал в душе Дмитрия Павловича марш Мендельсона, - интересно, а этот марш уже написан? Сегодня же справлюсь у Ильича. У него в голове, как в Викпедии, все найти можно'.
Девушка держалась за локоть матери, а отец семейства чинно шествовал впереди. Вскоре они смешались с людским потоком, движущемся к церквушке.
'Все, с завтрашнего утра начну посещать храм, - легкомысленно зарекся Зверев. - Охренеть можно! Какие тут девушки! Какие девушки, это же лики России!'
Прогуливаясь и разглядывая лица спешащих в храм, Дима с трудом заставлял себя больше не думать о прекрасной незнакомке. Постепенно все прочие мысли затмили дела насущные.
Дом встретил его привычными звуками: скрипом некрашеных половиц и мышиной возней. Под дверью стоял неутихающий 'мяв', так ругаясь, в комнату рвался соседский кот, существо наглое и сварливое. Не удержавшись, Дима попытался слегка поддеть его носком валенка. Куда там. Кот как всегда увернулся и, подняв хвост трубой, бросил на обидчика по-кошачьи презрительный взгляд.
В горнице потеплело, а затхлый дух подвыветрился. Пахло рыбными пирогами и домашним хлебом. Господи! Вот же он, баловень русской печи, с румяной, хрустящей корочкой, чуть подкрашенной яичным желтком! Рядом с караваем на крытом льняной скатертью столе жалобно попискивал самовар. Расписной фаянсовый чайник венчал его медное великолепие.
'Проживальцы', поджидая товарища, о чем-то беседовали.
- Дима, завтракать садись, - окликнул его Борис, - нам хозяйка пирогов принесла. С рыбой!