Сказано было буднично. Карие глаза Свищева при этом задумчиво смотрели вдаль, как бы давая понять, что и ему не помешал бы некоторый гешефт. О полтиннике репортер «забыл». Борис ничего не имел против поощрения взяточников. Не то, чтобы это было очень приятно, но открывало некоторые перспективы.
Есть разные способы узнать особенности системы защиты правопорядка. Можно пройти через ее жернова в качестве пострадавшего или, как Ильич, оказаться нарушителем спокойствия. Гораздо полезнее посидеть в компании «блюстителей». Предложение было высказано и принято.
В ресторации Борис познакомился с двоюродным братом Топоркова. Виктор Михайлович сумел получить образование и дорос до мирового судьи. Получился идеальный тандем: старший хватает — младший судит. У Федотова, правда, по ассоциации из памяти всплыли несколько другие строки: «Отец, слышь, ворует, а я отвожу», но знакомить местных с таким «Некрасовым» Борис благоразумно воздержался.
После пары «мыслей за знакомство» началось взаимное прощупывание. Вспомнились комичные и не очень эпизоды, после чего блюстители стали просвещать Федотова.
— Борис Степанович, да за что же вашего математика в кутузку-то определять? Он же ничего не натворил. А что его отвели в околоток, так господин столоначальник частенько доводит до скандала и все об этом знают. Пытался он одного очкарика засудить, да не получилось. Судья так и сказал — нет достаточных оснований.
— А если бы столоначальник написал, что Мишенин царя поносит?
— Если бы, да кабы. Да если бы и написал напраслину, вы думаете так легко в суде лжесвидетельствовать? Нет, дорогой мой, не всякий возьмет на себя такой грех, а что ваш Мишенин социалист?
От такого подхода Борис слегка сбледнул с лица. Пришлось объяснять, что друг его не только не социалист, но даже наоборот. В ответ на что он услышал насмешливое:
— Да неужто мы не видим, что за человек ваш математик?
Постепенно перед Федотовым раскрывались особенности местной системы защиты порядка и судопроизводства. Околоточные надзиратели следили за положением дел в своих округах. Возможностей у них было одновременно и больше, и меньше, чем у коллег из XXI века. Формально околоточный мог любого человека привести в околоток. С уголовниками так и поступали, но хватить даже мещанина, без особых на то оснований, было не принято. Тем более, когда дело касалось служивого или дворянского сословия. Да и судейская система без доказательств не выносила обвинительных решений.
— Так-таки и нельзя засадить безвинного человека? — зацепил младшего Борис.
— Отчего же нельзя, можно, — спокойно поглаживая бородку, растолковывал Федотову правила игры мировой судья. — Взять, к примеру, случай, если у кого-то можно отсудить имущество. Если куш большой, то и свидетелей найдут и обвинят во всех смертных грехах. Не обвиняют только в измене.
— Интересно, почему же, — с недоверием протянул Борис.
— А потому, уважаемый, что в таком случае все имущество осужденного отписывается в казну. Невыгодно-с так обвинять.
— Как же тогда борются с инакомыслием?
Со слов Виктора Михайловича сохранение политического статус-кво державы выглядело своеобразно. С одной стороны, об изменении строя нельзя было даже думать. Под запретом были любые формы обсуждения этой проблемы. С другой стороны, даже высшая знать регулярно устраивала посиделки, изучая последние европейские политмоды. Политическим сыском занималось третье отделение жандармерии, но особой эффективностью эта деятельность не отличалась. Марксизм победно шествовал по просторам России.
— Похоже, что строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения? — бросил пробный шар Федотов.
— Мне ближе цитата Вяземского: «В России суровость законов умеряется их неисполнением», — выкатил помалкивавший до того Топорков. — А что это Вы, Борис Степанович, все о политике и о политике, я вам расскажу случай из нашей грешной жизни.
Под байку, о молодом околоточном, стырившим вещдок ценой в десть копеек, Борису оставалось только удивляться, как в первые месяцы переселенцы опасались разоблачений. В те дни они всерьез поговаривали о словаре запрещенных терминов. Теперь эти опасения вспоминались со стыдом. Никакому жандарму и голову не могло прийти потребовать объясниться по поводу технических знаний переселенцев. Сейчас Борис был уверен, что проболтайся он даже о грядущей мировой войне и революции над ним просто посмеются.