Иван Никитич стоял в позе капитана Немо. Скрещенные на груди руки, напористо склоненная голова и саркастическая усмешка на губах. Всем своим видом он демонстрировал отношение к этой самой конституционной демократии. Он единственный из собравшихся внимательно слушал об организации Милюковым кадетской партии. Глядя на инженера, студенты на время забыли о своих девицах. Смычка между студенческой молодежью и интеллигенций рождалась на глазах.
«Смычка, бричка, привычка, — бормотал про себя иновременец, — хотя нет, смычка была между интеллигенцией и рабочим классом или, наоборот, между рабочим классом и интеллигенцией. Это надо у Вовки уточнить, а здесь нет смычки, а, есть, к примеру, отмычка. А ведь придется этой шушере петь песни о борьбе чилийского пролетариата. К гадалке не ходи, ибо сам напросился. Вот».
«Провидец» оказался прав — после второго выступления, Черновский попросил уважаемого гостя поведать публике о его странствиях, о неизвестной в их пенатах южноамериканской жизни.
Непонятно, каким боком к Чили присосались пенаты, сиречь древнеримские домовые, но рассказ о чилийской эпопее шел по накатанной. Студентам приглянулся вечно пьяный Рудольфо Фиерро по кличке «Висельник». В сегодняшнем изложении этот садист немного грабил, но исключительно в целях наказания жадных и спасения красавиц. Все по законам телесериалов. В какой-то момент Федотов представил себе благородную красавицу, сидящую на коленях у кривого и вонючего мексиканского подонка. От увиденного, рассказчик непроизвольно помотал головой, благо, что не выматерился, зато дал зарок больше так не врать. Не считая единственного ироничного взгляда, публика заминки не заметила. Студенты слушали открыв рты. Хозяйка охала и платочком вытирала уголки глаз. Чуть позже она пыталась извлечь из федотовской памяти воспоминания о нарядах чилийской знати. Нашла у кого интересоваться. Кто-то полюбопытствовал о тамошнем пролетариате.
— О, господа, на эту тему припомнил комичный случай. Рабочие на рудниках те еще отморозки, вылитые бандиты с кайлом, — с недавних пор Федотову понравилось вворачивать словечки своего времени. — Сами понимаете, до Гегеля им, как до луны пешком. Однажды германский инженер обратился к ним, мол, господа «пролетарии», а они его едва до смерти не забили. Двоих, как водится, тут же повесили, потом стали разбираться. Не поверите: оказалось словечко пролетарий похоже на ужасное местное проклятье. Выходит зря народ вешали.
Легкое онемение публики было прервано возмущенным возгласом знатока античной литературы:
— Как вы можете так нелицеприятно отзываться об аборигенах? Русские путешественники всегда с почтением относились к местным обычаям, у вас же во всем звучит вопиющее пренебрежение.
— То путешественники, а по мне, так эти ребята только вчера спустились с пальмы, — рубанул правду-матку Федотов.
Пожилые поборники конституционной демократии морщились, литератор обиженно сопел, зато московская прогрессивная молодежь по достоинству оценила пассаж с пальмой. Они явно импонировали усатым чилийским парням с кольтами. Самый юркий из них хотел что-то спросить, но его опередил Иван Никитич:
— Помнится, Борис Степанович, Чили еще в прошлом веке освободилась от испанского ига, но я не об этом, какой вы увидели Россию после длительной разлуки? — прозвучало несколько язвительно.
«Ага, так я и поверил, что ты знаешь историю Чили. Катька поди трепанула, а ты носом в учебник. Ну, ничего, щас сказочку о России услышишь, только шнурки поглажу».
Федотов ничего не имел против теории классовой борьбы, но повторять набившее оскомину было в лом, да и светиться перед полицией было глупо. По дороге к Черновскому ему припомнились популярные статейки Кваши о волнообразном течении истории. Эту идею вполне можно было скормить «высокому» собранию, естественно сдобрив наукообразным трепом. Успев оценить публику, он не сомневался — этот пипл схавает, а если кто не схавает, так отчего же не повстречать умного человека. Очень даже полезно такого повстречать и познакомится.