Растерявшийся поначалу математик, вскоре вошел во вкус и стал третировать Федотова вопросами. К всеобщему удивлению, все диалоги строились по одному шаблону:
— Откуда вы знаете об ионосфере? — воплощение стража грозно хмурило брови.
— Господин жандарм, занимаясь исследованием прохождения лучей Герца, я наткнулся на явление, как если бы на большой высоте имеется слой, отражающий эти лучи. Это зеркало я назвал ионосферой, — с вою очередь Федотов так вошел в роль, что тут же продолжил, — Господин урядник, но если вы против, то я могу называть этот слой жандармское зеркало. Бошочку поднял — дурака увидел, только откуда ты, хрен безграмотный, слышал об ионосфере?
Вроде бы и ежу понятно, что Вове-жандарму крыть больше нечем, но не таков был его математический мозг.
— Как ты смеешь оскорблять блюстителя при исполнении! Да я тебя на каторге сгною — вы все из будущего!
— Если мы из будущего, то ты, морда жандармская, из психушки. Ты, самка собаки, совсем нюх потерял? Да если ты такое ляпнешь своему шефу, тебя самого в дурдом запечатают.
Зверев выразился гораздо убедительнее, естественно из-за виртуозного владения военно-матерным языком, а в конце потребовал от Мишенина обосновать своему жандармскому шефу причину задержания Федотова. Естественно шефом был сам Зверев. Увы, ничего вразумительного друзья не услышали.
Добила же Вову, его попытка реконструировать наезд на переселенцев, когда они в хлам пьяные бузили в Кронштадте. Кроме заурядного хулиганства приписать им оказалось нечего.
— Как же так, но мы же вспоминали краснофлотцев!?
— Ильич, да хоть «Советский союз», ты пойми — для всех это не более чем пустой звук и только мы знаем, что за этим скрывается, а против царя и отечества мы совсем не против.
К радости переселенцев «лечение» Владимиру Ильичу пошло на пользу, а его страхи на время забылись.
«М-да, в генотипе Ильича явно доминирует страх перед сильными. Здешний народец с теми же революционными тараканами этот страх персонифицируют в адрес самодержавия. В точности, как дома Вова ярился на коммунистов. Правда, последнее время Вова о самодержавии начал поговаривать без прежнего пиетета, а разок в его речи проскочил „жестокий режим“. По возвращении заряжу-ка я нашего особиста, пусть выяснит с кем наш Вова якшается, а Ильича все одно надо отфутболить в Европу. Хватит нам одного Никитича, как выразился достопочтенный О.Генри: „Боливар не выдержит двоих“. Между прочим, большевички уже вовсю мечтают воспитать нового человека. Хрен им, а не человек новой формации, ибо в основе поведения хомов лежит не воспитание, а конкретный геном. Воспитание же, сиречь культура, формирует только внешнюю сторону поведения и не более того».
Федотов прислушался. На смену «Вейся, вейся на просторе», зазвучал старинный вальс «Ночь коротка», а чуть погодя «В лесу прифронтовом».
Вспоминая вчерашний хоровой концерт под управлением Иванова, Федотов сопоставил его с репертуаром дубненского хора «Бельканто». Отличия были минимальными.
«А ведь странный у нас репертуар. Понятно, что наши шлягеры здесь не прокатят, но все более-менее близкое этой эпохе или о войне, или о любви: и слова и пули, и любовь и кровь, времени не будет помириться».
Не самые своевременный мысли о сути ныне живущих, понемногу отступили на второй план. Им на смену пришло состояние, возникающее при прослушивании любимой музыки.
После исполнения «Тридцать восемь узлов» Колчак с отрешенным видом, уставился в никуда. Не лучше выглядел и Тверитинов, лишь прикрывший глаза Эссен казался умиротворенным.
«Молодец Димон! Как и договаривались, Колчака ты зацепил намертво. Похоже этот парень однолюб и до чертиков упертый. Достаточно вспомнить его отказ в предоставлении Финляндии самостоятельности в обмен на подавление финиками большевиков в Питере. С другой стороны были слухи о сговоре с Антантой по зонам контроля над нашей Империей. Вранье? Скорее всего, хотя, когда дело пошло к краху… случиться могло всякое».
Будто подслушав мысли Федотова, Зверев вспомнил Окуджаву. Романс «Кавалергарды век недолог» здесь пользовался неизменным успехом, казалось, еще чуть-чуть и торжественно зазвучат медь, ей на смену вступит флейта, но… вместо них в мелодию вплелись немного неуверенные звуки фортепьяно — погруженные в свои мысли гости не заметили бесшумно прокравшуюся к инструменту Александру Семеновну Тверитинову.