Такого рода интересы настораживали. Зверев со своими боевыми навыками и возможностями борцовского клуба, мог натворить дел — мало не покажется. Конец же этой эпопеи терялся или в эмиграции, или на каторге. Главное, такое развитие сюжета ставило большой и жирный крест на развитие в России радиодела и замыслах Федотова.
Сам же Борис с момента переноса осознал уникальность шанса повлиять на историю страны, и весь его треп о невмешательстве в политику был не более чем попыткой тормознуть своих друзей. Оставалась малость — понять, с кем и в какую сторону рулить. Вопрос этот оказался совсем не так прост, как ему казалось по началу.
Многие «душители свободы» предстали несколько в ином свете, нежели они представлялись ему ранее и это еще, мягко сказано.
Иными оказались и сторонники радикальных преобразований. Из его времени они представлялись едва ли не рыцарями без страха и упрека. «Собственно, а кем по своему психотипу являются здешние революционеры»? — не раз задавал себе вопрос Федотов. И чем больше он узнавал этих людей, тем больше находил в них общего с теми своими друзьями, кто в конце XX века гордо именовал себя демократами.
Все здешние борцы с самодержавием представлялись ему людьми в высшей степени порядочными и искренне радеющими за народное счастье, но у революции своя этика. Сегодня ими оправдывается террор, а завтра с их подачи… Безусловно, нажимать на спусковой крючок, придется не каждому, но иные слова и подписи принесут несчастий больше, чем расстрельная дивизия. Сегодня фразу «руки по локоть в крови», Борис в равной степени относил к героям обеих революций начала и конца XX века.
«Ох-хо-хо, до чего же похожи мои Лукичи с Никитичами. Мы с Тамарой ходим парой, а злой волшебник Карло Марло реет над ними, блин. Страна пропитана идеями справедливости по Марксу и точка. Вру, в России не хило отметились анархисты, кстати, надо бы почитать Бакунина с Кропоткиным, ибо совсем темен. Маркс же, зараза, не знал о генетически обусловленном стремлении к властному доминированию и стяжательству. В этом времени многие питаются иллюзорной идейкой перевоспитания, а про смотрящего в лес волка забывают. Позже появятся Фромм со Шпенглером и Валлерстайн со своим мир-системным анализом, но с их теориями развития общества мы знакомы, как с искуренным на двоих букварем. Хуже другое. Не встроятся эти идеи, как здесь говорят, в массы. К восприятию таких размышлизмов не готовы ни европейские левые, ни, тем более, наши. На сколько я понимаю, остальные теории нашего времени, удерживающие общество от революционных катаклизмов, не более чем манипулирование общественным сознанием и к справедливости они отношение имеют весьма опосредованное, хотя, на определенном этапе…».
Размышления Федотова были бесцеремонно прерваны морпехом:
— Степаныч, может и зря я этих сморчков отфудболил. Мы с тобой замочили с десяток бандитов, отморозков не жалко, а тех пацанов пожалел, но после знакомства с Роговым и Соколовым я начинаю понимать местных борцунов. Представляешь, чтобы открыть клуб, я ни за что отвалил пять сотен, а предпринимателям тут полный абзац, да что я тебе говорю, сами же платим не по-детски. У дворянства прав, как у дурака махорки и столько же лени. Ни хрена толком не делают, вот и полезли наши революционеры.
— Знаешь, Димон, мне этот социальный катаклизм больше всего напоминает сель. Жаль, не видел ты этот кошмар. Вроде бы и не быстро ползет, можно даже перебежать, но раз глянешь и поймешь — эту грязе-каменную массу не остановить! В эту революцию поток ненависти к режиму немного ускорился. Реакция 1907 года это как бы взгорок на его пути. Сель тормознется, но одновременно начнет копиться масса, и, перевалив в четырнадцатом году через гребень, устремится по нарастающей на равнину. Остановить эту дикую силу — не смешите мои тапочки. Может чуток подправить, но как? Ума не приложу. Впрочем, об этом позже.
Под удивленным взором Зверева, Федотов молча извлек любимый напиток русских мужчин. Напиток был кристально прозрачен, хотя традиционно назывался «беленькой». Крупными ломтями накромсал колбасы, за ними последовала краюха хлеба. Последним на свет появился деревянный бочонок с солеными огурчиками.
Сбил сургуч, ударом под днище ловко выбил пробку, булькнул по полстакана каждому. Произнеся традиционное «Бум», не чокаясь, замахнул в себя содержимое.
Обалдевшему Звереву ничего не оставалось, как последовать примеру старшего товарища.
— Нинель?
— Есть такое, хотя… не знаю.
Такое объяснение еще больше запутало морпеха. Впрочем, лезть с расспросами было не в его правилах.