— Степаныч, какая на хрен постоянная времени и причем тут история и супертанкер? — разъярился Зверев.
— Димыч, не история, а Россия! — толком не слыша, о чем его спрашивают, продолжал Борис и, воздев вверх руку на манер известного исторического персонажа, с подъемом в голосе продолжи. — Я Россию сравниваю с десятком, нет, даже с сотней супертанкеров, что идут своим курсом, вперед и вперед!
— Не понимаю, причем тут нефтевозы или это аллегория? Мы что, не будем менять революцию? А-а-а, понял! — осенило вдруг Ильича. — Мы станем нефтепромышленниками! Боже, какая блестящая мысль! Нет, ну какая блестящая мысль, это надо же!? Это обязательно надо записать.
— А зачем нам менять революцию, пусть себе будет, какая будет! — удивленно пожал плечами Борис. — Ты, Ильич, вспомни, как тебя воспитали местные менты, когда ты запел о скорой гибели эскадры Рожественского.
— Я в тот раз попал не к тем людям, не к тем стражам порядка. И вообще, я попал в полицию ограбленным, а меня выгнали, — пьяно взъерошившись и языком нащупывая качающийся зуб, запальчиво ответил Ильич.
— Ильич! — укоризненно глядя на Доцента, вещал Борис, — Ты попал к нормальным русским патриотам. Ты им открытым текстом забубенил, что они тупее желтолицых макак. А разве они тупее? Нет, и еще раз нет! Они нормальные русские патриоты, потому дали тебе в глаз! Еще спасибо скажи, что тебя перед этим грабанули.
— Эт точно, — восторженно заржал Дима. — Пришел бы наш Доцент в полицию, да весь в стареньком пальтишке от фабрики «Большевичка». Пришел и выложил из помойного пакета «вещдоки». Вот видите, это я надкусил утром двадцать шестого декабря две тысячи четвертого, а этот огрызок я ел сегодня вечером, двадцать шестого декабря тысяча девятьсот четвертого. Ильич, тебя тут же определили бы в желтое здание. В детективах всегда так пишут.
— Да, Ильич. И сидеть бы тебе тогда в тепле и уюте. Хорошо сидеть. — с завистью подхватил Федотов. — За это и выпьем! Стоп! А причем тут детективы? И это… о чем я хотел сказать? Так, надо собраться… Ага, вспомнил! Ильич! — осенило наконец Федотова. — Реакция общества действительно проявится! Я точно помню, что войну мы проиграем, на что последует реакция. Это будет колоссальная энергия! Вова, ты ж математик! Попробуй-ка сопоставить энергию наших воплей с инерцией системы! Это же воздействие с энергией дельта функции. Стоп! — опять сам себя остановил Степаныч и, очень медленно выговаривая каждое слово, продолжил. — Я хотел сказать — эквивалентно реакции мас-сив-но-го тела на воздействие типа дельта-функция.
На последних словах Федотов сник, опять забыв, с чего начал. Зверев также ничего не понял, но на этот раз промолчал, убоявшись прослыть невеждой. Ильича же словно укусила муха:
— Математика тут не причем, и постоянная времени не причем. Не надо мне рассказывать сказки! — взвился он.
— Эй, старички, а ну-ка брык по углам, по углам. Вы тут не забывайтесь! Тут вам не там, тренер здесь я! Нам только дельтанутых функционалов с шизоидными наклонностями не хватало. Кстати, не мешало бы налить, поднять и вспомнить, как славно мы ушли из поезда.
За уход!
Празднование продолжалось. Как-то незаметно со стола исчезло шато, вроде бы вино не разливали, но факт оставался фактом — оно исчезло. По всему получалось — праздник удавался все больше и больше.
— Дима, Степа-аныч! — с трудом выговаривал изрядно набравшийся Доцент. — Му…Мужики!!! Вы уверены, что нас… (ик!) не причислят? (Слово «причислят» прозвучало как «прчсльт»).
— Иль-ыч, — нараспев вырвалось у поперхнувшегося от изумления Зверева, — рановато тебе к Святым? Ты вроде пока живой!
— Дмтр… Дмитрий Павлович! Вы ж-же пркрс-с-но понимаете, что я хотел сказать. Вы длж-жны мне ответить: Нас не… не вычс-слят?
— Наш дорогой Ильич! — обрадовано вскочил Дима, будто собираясь обнять Доцента. — Да, ка-ак только колье за-агоним…
— Ка… ка… какое колье?
— Дорогое колье, с брильянтами, которое ты со старенькой ба-абушки очень изящно стянул!
— Я?! — изумился Мишенин.
— А кто?! Я что ли? Впрочем, какая разница. Как только мы это колье загоним, нас сразу же и вычислят, и причислят, как положено!
— Так это же… — кандидат наук встрепенулся, откинулся в кресле и добавил трагическим шепетом, — Это же ка-тор-га!!!
— Ни-ка-кой ка-тор-ги! — по слогам произнес Дима.
Его указательный палец, как метроном, маячил туда-сюда перед носом доцента.