Дима вдруг осознал, что не может оторвать взгляда от ее фигурки. Высокая, стройная, в длинном до пят темно-зеленом пальто, она как будто плыла по заснеженной улице. Гордо поднятая головка была закутана в зеленый платок с бордово-красными узорами.
«Мать моя женщина! — присвистнул про себя Зверев. — Вот это глазищи! Да это с такой писан „Портрет незнакомки“. Боже мой, кто научил этих тихонь так смотреть? Все в ее власти! Сегодня одарит взглядом, а завтра сразит наповал! Где же с таким чудом познакомиться? Черт возьми! А как под этим длинным пальто смотрятся каблучки! Нет, брат Елдырин! Это тебе не голые ляжки под мини-юбкой! Это настоящее! Это действительно..!»
Дима, замерев, словно доберман на охоте, позабыл, как минуту назад хотел резвиться.
«Па-а — па-а — папа — па — па — ра, — зазвучал в душе Дмитрия Павловича марш Мендельсона, — интересно, а этот марш уже написан? Сегодня же справлюсь у Ильича. У него в голове, как в Викпедии, все найти можно».
Девушка держалась за локоть матери, а отец семейства чинно шествовал впереди. Вскоре они смешались с людским потоком, движущемся к церквушке.
«Все, с завтрашнего утра начну посещать храм, — легкомысленно зарекся Зверев. — Охренеть можно! Какие тут девушки! Какие девушки, это же лики России!»
Прогуливаясь и разглядывая лица спешащих в храм, Дима с трудом заставлял себя больше не думать о прекрасной незнакомке. Постепенно все прочие мысли затмили дела насущные.
Дом встретил его привычными звуками: скрипом некрашеных половиц и мышиной возней. Под дверью стоял неутихающий «мяв», так ругаясь, в комнату рвался соседский кот, существо наглое и сварливое. Не удержавшись, Дима попытался слегка поддеть его носком валенка. Куда там. Кот как всегда увернулся и, подняв хвост трубой, бросил на обидчика по-кошачьи презрительный взгляд.
В горнице потеплело, а затхлый дух подвыветрился. Пахло рыбными пирогами и домашним хлебом. Господи! Вот же он, баловень русской печи, с румяной, хрустящей корочкой, чуть подкрашенной яичным желтком! Рядом с караваем на крытом льняной скатертью столе жалобно попискивал самовар. Расписной фаянсовый чайник венчал его медное великолепие.
«Проживальцы», поджидая товарища, о чем-то беседовали.
— Дима, завтракать садись, — окликнул его Борис, — нам хозяйка пирогов принесла. С рыбой!
Смотреть на раскрасневшегося после часовой прогулки Дмитрия Павловича было одно удовольствие. Впрочем, и не мудрено. Зверев отличался отменным здоровьем и неунывающим характером. Друзья с удовольствием обнаружили, что, несмотря на круг своих занятий, человеком он оказался не испорченным цивилизацией начала XXI века.
Диссонансом выглядел Ильич, хмурый и какой-то внутренне всклокоченный.
Налив чаю, Борис бросил в чашку кусочек колотого сахара. Он готовился к разговору, тому, что вчера лишь едва коснулся.
— Пора бы нам, братцы, определяться с будущим, — решился, наконец, Федотов.
— Степаныч, а сколько у нас теперь денег? — как всегда невпопад спросил Ильич.
На лице Мишенина было написано страдание, какое всегда бывает у мужчин, непривычных к тяжелому похмелью. Даже осознание факта материального благополучия не заглушало страданий физических. Сейчас он себя корил и оттого выглядел хмурым, даже подавленным.
— Точно сказать затрудняюсь, — подумав, ответил Федотов. — Что касается ассигнаций, то на двухэтажный каменный особнячок похоже наскребем. Может, даже немного останется.
— Ого!
— Вот тебе и ого! — наливая по пятьдесят граммов, усмехнулся Борис. — Ты, Мишенин, здоровье поправь! На тебя посмотришь и фильма ужасов не надо! А мы тебе компанию составим, чтоб, значит, не пугаться. Прошу, господа!
— Вова, не зря я вчера говорил — человек ты теперь богатый, — слегка пригубив коньяк, напомнил вчерашнее Зверев. — А раз богатый, так и солидный. Теперь ты брюшко должен отпустить. Да еще рассуждать, как нам преумножить наши богатства. Зря что ли ты добропорядочных граждан обирал? Очень даже не зря. А вот морщиться не надо. Это, Доцент, первоначальное накопление капитала. Это дело житейское. Сидеть бы тебе без этого на зарплате до глубокого склероза. А теперь тебя и похоронят как человека. В дубовом гробу, лакированном, — глубокомысленно изрекал Дмитрий Павлович, наблюдая, как лицо Ильича постепенно «оживает».
Психолог частенько подтрунивал над Доцентом, называя это тренингом, повышающим сопротивляемость психики пациента негативным воздействиям.