Стиснув столешницу лапищами, репортер продолжал сверлить Федотова взглядом. Это произвело впечатление даже на Димона, приготовившегося спасать своего товарища.
— А вы можете мне сказать, Владимир Алексеевич, отчего в том дурацком откровении вы рисовались мне человеком застенчивым и небольшого роста? Это Вы-то небольшой и застенчивый? Дима, хоть ты что-нибудь скажи!
— А что тут говорить, тут плакать надо, — ответил Зверев. — Я вам скажу как старшему товарищу, господин Гиляровский. Наш Федотов, если хорошо поддаст, всегда наговорит такое, что всем нам отдуваться приходится. А в тот день он налакался, что и половины не помнил.
Манера Зверева подшучивать над старшими иногда прорывалась и в адрес репортера, не вызывая, однако, у него неприязни. Но не сегодня.
— Я вас сейчас же выпорю! — рявкнул дядька Гиляй.
Глядя на разъяренного репортера, Борис понял — еще немного и у клиента «сорвет клапан». Конечно, ничего страшного не произойдет, но дядьку они потеряют. А вот это в планы друзей не входило.
— Господин Гиляровский, а ведь я знаю, с чего начнется ваша Книга, — неожиданно произнес Борис.
В горнице повисла тишина. На лице Мишенина отразилось смятение, сменившееся радостью, оттого, что все вот-вот счастливо разрешится. Зверев впал в ступор, а Гиляровский замер.
— Вы опишете, как приехав в Москву, выйдете на Ярославском вокзале. Со своим сундучком на плече пройдете мимо извозчиков. Те не обратят на вас внимания. Потом найдете возницу и скажете: «Дедушка, мне в Хамовники». Вам будет немного страшно отдать извозчику гривенный.
— Двенадцать копеек, — автоматически поправил Федотова репортер.
— Может быть, и двенадцать, но откуда я это знаю, сие мне не ведомо. Следить за вами я никак не мог, но… мне действительно в тот вечер так показалось, — будто извиняясь, закончил Борис.
— Борис Степанович, — вырвалось у Гиляровского, вдруг почувствовавшего, что дальше ничего говорить не надо.
Димка молча разлил водку и буквально вложил рюмку в руку репортера.
— Владимир Алексеевич, это не волшебство, каждый может такое увидеть, но увидит не каждый, — произнес Дима.
— Да, да, — невнятно откликнулся Гиляровский, отвечая чему-то своему.
Борис на мгновенье увидел того Гиляровского, что наивным мальчишкой приехал покорять Москву.
Борис представил, как почтительно прозвучало это «Дедушка, нам в Хамовники». Так мягко и почтительно в его России говорили только на Вологде.
Борис вдруг осознал, отчего грозный забияка по книге запомнился ему застенчивым и ранимым человеком. Глаза предательски защипало.
В тот вечер разговоров больше не велось. Репортеру явно хотелось побыть одному. Немного поерзав, он вскоре откланялся.
— Старый, как ты решился на такую откровенность? — спросил Зверев. — Я понимаю, что получилось отлично, но так рисковать — это сильно.
— А куда было деваться, ты же сам видел, как наш дядька раздухарился.
— Да, достали его наши тайны. Степаныч, а как ты вспомнил о том дедушке?
— Еще бы ему не вспомнить! Он целую неделю меня терроризировал: вспомни начало, да вспомни начало, — вместо Бориса ответил Ильич.
— Ни хрена себе! Старый, так ты этот разговор спланировал заранее? — по-настоящему изумился Зверев.
— Дима, Гиляровский уже вступает в старость, — устало произнес Борис. — Разве такого можно обмануть? С его-то опытом! Нет, Дима, нужна была только правда. Любую фальшь он бы почувствовал мгновенно. Ты вспомни, как он взъярился на тебя. Честно сказать, я предвидел такую реакцию, потому и сделал эту заготовку. Надо было выдать хоть часть правды. Сам понимаешь, ни один нормальный клиент в хренопутешественников не поверит. Другое дело капелька мистики, ну пришло это знание свыше и все тут. Получается, что вранья просто не было, да и ты нормально подыграл.
Борис замолчал, представив, что всего через пять лет ему исполнится полтинник, как сейчас Гиляровскому.
— Знаешь, Дим, сдается, мы нашли настоящего союзника. Мне кажется, теперь ты спокойно можешь просить Гиляровского посодействовать с документами. Он наверняка знает, что и как. Так-то вот.
Вопрос с документами действительно решился. В немалой степени этому способствовало общение Зверева с Гиляровским, которое незаметно переросло во взаимную приязнь. Бывший циркач и поклонник борьбы узнавал себя в молодом человеке. Димка отвечал ему тем же, по мере сил передавая репортеру свой богатый «южноамериканский» фольклор.