В российском обществе недовольство властью имело место быть всегда. Денег на это не требовалось — всяк был горазд погавкать на правительство. Однако на чистом энтузиазме далеко не уедешь. Естественно, вставал вопрос: «Кто кому и сколько?» С точностью ответить на него переселенцы не могли, хотя было очевидно, что наибольшей финансовой поддержкой пользуются эсеры — только им удалось поставить террор на широкую ногу.
От контактов с революционерами переселенцы по-прежнему воздерживались.
Вокзал открылся неожиданно. Вот только что, пуская барашки, паровоз тащил вагончики среди деревенского вида предместий, и вдруг грянуло узнаваемое.
Экспресс не опоздал. Ровно в десять утра последний раз лязгнули сцепки, и состав застыл у перрона.
— Санкт-Петербург! — зычно прокричал проводник. — На выход, господа, не задерживайтесь!
Мишенину показалось, что кричали специально для него.
— Господи, неужели это не сон?
Гомон перрона ворвался в открывшиеся двери. Торжественной доминантой донесся перезвон колоколов Знаменской церкви. Покрывая все прочие звуки, он слился в единый всепроникающий гул.
Вдоль вагонов сновали носильщики с номерными бляхами на груди. Что-то кричали горластые разносчики газет.
— Ильич! Ты, брат, словно гимназист на первом свидании. Вова, подумай о высоком да о том, что грешно. К земле надо ближе быть, к нашей, к русской, — с веселой иронией охлаждал пыл Мишенина Борис. — Да вещички не забудь, они нам пригодятся, опять же носильщиков в семнадцатом того, не забывай.
Такую словесную перепалку друзья часто себе позволяли, понимая, что даже самый внимательный человек не придаст этому значения.
Красная брусчатка перрона. Легкий ветерок и знакомые запахи с Финского залива. Солнце и морозец, что часто встречает гостей столицы Империи в это время года. Все внове, но многое узнаваемо. В памяти торжественно зазвучали флейты шестой симфонии Шостаковича.
Взгляд на вокзал. Стоит. Почти такой же. Есть и неожиданности. Слева от арки, венчающей крайнюю колоннаду, раньше стоял торгующий пирожками киоск. Сейчас здесь, сбившись в приличную ватагу, толкаются извозчики. Кнут в сапоге, под распахнутым зипуном рубаха навыпуск.
Вышедший из вагона Ильич застыл. В юности он часами просиживал в читальном зале. Пролистывая старинные фолианты вживался в старый Санкт-Петербург. Приезжая в Ленинград, бродил по его улицам, посещал музеи и театры. Возможность воочию увидеть город начала века привела Мишенина в трепет. Проняло даже скептика Федотова.
— Ну как? — осторожно спросил Борис, забирая у него саквояж.
— Мне почему-то казалось, что это случится позже, — невнятно ответил Ильич.
— Ты о чем?
— Понимаешь, пятидесяти лет не прошло, а детище архитектора Тона уже отличается от своего московского «близнеца». Смотри, рядом с царскими апартаментами уже пристроен флигель приема ручной клади.
Цепкий взгляд агента охранки испортил идиллию, заставил вернуться к реальности.
— Ильич, поехали, тут этими козлами пахнет, — кивок в сторону типа в котелке.
Внимание привлек колоритный извозчик. Был он чем-то похож на разбойника Крутояра. Кудрявая борода, черные кудри из-под щегольской шапки-папахи, дубленый тулуп, кнутовище за подпояской.
Заметив внимание, тот сразу приосанился.
— Далече везти, барин? — спросил без тени холопства в голосе.
— На Аптекарский остров.
— А там, стало быть, куда?
— Электротехнический институт. На Песочной.
— Ученые, стало быть, — с деланным уважением констатировал «Крутояр».
Догадываясь, что клиенты приехали издалека, он не спеша накручивал цену:
— Ох, и грязишша там, — но, не дождавшись ответа, вздохнул. — Ну, ладноть! Из уважения к вашей профессии, за двохгривенный мы стакнемся!
Борис понимал, что это дороговато, но спорить сегодня не хотелось.
— Стакнемся, столкнемся да не перевернемся, — передразнил он извозчика. — За час управишься, значит, стакнемся. А нет — не взыщи: больше гривенника тебе не видать.
— Так что ж мы стоим?! — извозчик от нетерпения аж закружился на месте. — Пожалуйте, стало быть, в экипаж!