В начале XXI века институт готовил специалистов в области радиотехники, автоматики, вычислительной техники и программирования, но прилагательное «электротехнический» указывало на исходное происхождение всех этих дисциплин.
— … позвольте, но, как же случайные колебания эфира? Ведь они даже когереру мешают.
— … а если выделить узкую полосу колебаний? Например, сделать ее в десять раз меньше, так и шумы уменьшатся в корень из десяти…
— … передаточная функция такого полосового фильтра описывается уравнением шестой степени…
— … простите, но откуда эта математика?…
— … о математике давайте чуть позже, а то за деревьями совсем лес потеряем…
— … а какой может быть мощность передатчика на ваших триодах?…
— … это зависит от типа ламп, сейчас мы предполагаем получить около десяти ватт, но можно выкачивать и киловатты, все зависит…
— … странные термины, хотя, наверное…
— … задав небольшую расстройку второму генератору, назовем его гетеродин, мы получим колебания в звуковом диапазоне…
— Извините, а на какой длине волны может работать ваш аппарат?
— Не вижу препятствий, генерировать волны длинной в тридцать метров. Предел лежит где-то на длине десять метров.
— Позвольте, но вас же не услышит ни один из ныне действующих аппаратов!
— Александр Степанович, так и отлично — тем мы секретность переговоров сохраним. А то ведь сейчас японцы читают наши телеграммы, словно открытую книгу.
Напоминание о военных событиях вызвало гримасу досады и тревоги. Несмотря на его явную нелюбовь к полиции, интересы Росси Попову были не чужды.
— Александр Степанович, а если к этому присовокупить серьезное кодирование сообщений, то российских корреспондентов не прочтет ни одна разведка мира, — внес «ясность» Ильич.
Борис обрушивал на профессора информацию, что на самом деле была почти на радиолюбительском уровне. Одновременно подметил, что Мишенину явно не по себе. Тот нехотя выписывал передаточные функции фильтров, но делал это без того азарта, что его охватил в Москве.
Профессор же пребывал в состоянии эйфории. На лице проступили красные пятна, глаза лихорадочно блестели. В этот момент он не видел ни состояния господина Мишенина, ни внимательного поглядывающего на обоих Федотова. Мелькавшее на лице высокомерие испарилось. Перед переселенцами открылся ученый.
Глядя на патриарха радио Федотов своеобразно выразил удовлетворение, естественно не вслух: «Слава Богу, не к ночи он будет помянут, нормальный чел попался».
Попов, к счастью, мысленной речи не слышал.
— Господа, поверьте, все это надо срочно проверить и опубликовать в вестнике нашего института!
«А вот хрен тебе, „мариванна“, а не эскимо, — зло подумал Борис, — Так и опять все про…м. Сейчас ты узнаешь, как рвут гланды через задний проход. Вместе с наивностью».
— Господин профессор, наверное, забыл, как его друг Маркони умеет подавать заявки. Чтоб меня на том свете черти жарили, если ваш полосатый скунс завтра не принесет заявку на трансивер с лампочкой!
Удар был ниже пояса. Будто напоровшись на невидимую стену, Попов замер. Взгляд его стал растерянным. На лице резко обозначились морщины. Он посмотрел на сидящего перед ним коренастого и уверенного в себе господина. Вскинувшиеся было плечи, опустились. По всему было видно, что в душе Попова происходит то же, что было несколько лет тому назад, когда весь мир рукоплескал знаменитому итальянцу.
— Но разве так можно? Я, конечно, понимаю, что вдали от России…
Александр Степанович хотел высказать этому самоуверенному крепышу, что приличные люди так не разговаривают. Эти, в общем-то, справедливые упреки, принято высказать гораздо мягче, как подобает людям доброжелательным и воспитанным. Он вспоминал, как некоторые его коллеги выказывали по сути то же самое, но мягко и без злой агрессии.
«Да кто ему позволил лезть ко мне в душу?» — мысленно воскликнул профессор.
Александру Степановичу вдруг отчаянно захотелось попросить этого самоуверенного господина выйти вон.
В этот момент лицо профессора было открытой книгой, и куда только подевался искушенный тип, что снисходительно посматривал на Мишенина. Перед друзьями, сидел очень немолодой человек, посвятивший свою жизнь науке. Такие долго остаются наивными, и даже получив от жизни приличные плюхи, в критические моменты забывают об окружающей их подлости.