Следователя первым делом интересуют факты происшествия. Литератора слог автора. В этом смысле инженеру подавай технические нюансы. Но когда утолен профессиональный интерес, все любопытствуют о предметах иного характера.
Такой вопрос Якова Модестовича прозвучал далеко за полночь, когда после напряженной работы наступает то состояние расслабленности и доверия, когда в вопросах нет и быть не может даже намека на недоброжелательность.
— Борис Степанович, наверное, это не мое дело, но на всех Мигах вы упорно отказываетесь демонстрировать оружие, а здесь…, — Гаккель обескураженно развел руками, дескать, сейчас вы выглядите абсолютным милитаристом.
— Вы вновь хотите узнать правду?
— А вы ее знаете?
— Свою знаю.
— Если вам неловко, то я готов снять свой вопрос.
Неловко Федотову не было, зато требовалось глубже понять человека, которому он доверил главный секрет конторы. В нравственных основах Гаккеля сомневаться не приходилось. Об этом говорила интуиция, это показали проверки службы безопасности, но маслом кашу не испортишь, да и поднятая тема интересна до жути.
Федотов спросил, помнит ли коллега диалог из писем Достоевского Майкову, тот самый, в котором Федор Михайлович общается со своим соотечественником, эмигрировавшим в Германию:
Достоевский: Для чего, собственно, вы экспатрировались?
Собеседник: Здесь цивилизация, а у нас варварство. Кроме того, здесь нет народностей; я ехал в вагоне вчера, и разобрать не мог француза от англичанина и от немца.
Достоевский: Так, стало быть, это прогресс, по-вашему?
Собеседник: Как же, разумеется.
Достоевский: Да знаете ли вы, что это совершенно неверно. Француз прежде всего француз, а англичанин — англичанин, и быть самими собою их высшая цель. Мало того: это-то и их сила.
Гаккель этот диалог помнил, но к чему он сейчас, что этим хотел сказать его новый директор?
— А к тому, уважаемый Яков Модестович, что люди есть люди. Одни из них добрые и инертные, другие яростные и безжалостные. Сегодня в Европе мир, завтра вспыхнет война. Ответ на вопрос: кто возглавит армии и страны, добрые и инертные или яростные и злые, имеет характер риторический.
Слова сыпались сами собой, спрессовываясь в предложения, а в сознании Якова Модестовича все это отражалось емкими образами. Вот и Блиох, книга которого «Будущая война» лежала на столе каждого конструктора, писал о войне моторов. О многих миллионах тонн стали и пороха, что вывалятся на головы солдат воюющих сторон. Уточнения Федотова, что жертвы так же будут исчисляться миллионами, ужасали, но не отторгались — если есть миллионы тонн смертоносной стали, то должны быть миллионы погибших. И это тем более верно, что о возможностях промышленности Англии, Германии и Франции он имел отнюдь не умозрительные представления.
Очевидной нелепицей становились стенания «человека мира» — как только в смертельной драке сцепятся две страны, так француз станет истинным французом, а немец только немцем и любой космополит будет немедленно раздавлен, как оно не раз случалось в предыдущих войнах за Эльзас и Лотарингию.
Логичным аккордом прозвучал вывод Федотова: «Если Блиох не ошибается, то победят самые решительные и упорные, а мягкотелым достанется горе побежденного».
— Ответьте, господин Гаккекель, чего будут стоить правила ведения войны, когда перед решительным правителем на кону окажется выживание его нации?
— Мне трудно ответить на ваш вопрос.
— А вы постарайтесь, возьмите, к примеру, ситуацию: перед вами командир германской субмарины, а перед ним пассажирский лайнер, перевозящий две отборные дивизии противника.
Федотов едва не предложил на роль командира самого Гаккеля, но в самый последний момент смягчил ситуацию — Яков не был военным человеком. Инженеру оставалось сделать трезвый выбор, точнее спрогнозировать реакцию германского военного моряка в ситуации: если командир отдаст приказ выпустить торпеды — он окажется военным преступником, если соблюдет правила, то пустит врага в свое отечество. И как знать, может быть, от этого погибнут его родители, его жена и его дети. Война дело непредсказуемое. И опять дилемма — своим приказом, своим единственным коротким возгласом «Feuer», он оборвет жизни десяти — пятнадцати тысяч молодых мужчин, принесет горе матерям и нищету их детям.
Выбор оказался страшным, тем более для носителя русской культуры со всеми ее прозрениями и заблуждениями. В какой-то момент Гаккелю захотелось, возмущенно воскликнуть: «Да кто вам дал право так издеваться!»