Дачная отсидка окончилась спустя три недели, и к полудню второго июля Корнилова переправили на поляну севернее Фёренхёэ, куда вечером приземлился самолет с российскими опознавательными знаками и красными звездами на крыльях.
Из застекленной кабины Миг-3 выбрались двое. Один рослый, в летной форме, с хмурым взглядом из-под бровей, с погонами зауряд-прапорщика.
Во втором Корнилов узнал Михаила Самотаева. С ним генерал познакомился в ноябре 1914 года, когда тот приезжал забирать своих головорезов после нашумевшего похода по тылам Австро-Венгерских войск.
Сделав три строевых шага, летчик четко доложился:
— Здравия желаю ваше превосходительство, зауряд-прапорщик Маяковский, прибыл доставить вас в Россию.
Самотев же, как и полагается гражданскому, просто поздоровался:
— Здравствуйте, Лавр Георгиевич, рад видеть вас в полном здравии.
— Здравствуйте, здравствуйте, Михаил Константинович, не подскажите, с каких это пор члены государственной думы стали наведываться в тыл к противнику?
— Ошибаетесь, Лавр Георгиевич, работа думы указом государя-императора приостановлена, поэтому сегодня я сугубо частное лицо, что хочу — то и ворочу. Прилетел, так сказать, полюбоваться здешними красотами.
Этот разговор начался еще в четырнадцатом году, когда Корнилов таким же нарочито ворчливым голосом выговаривал Саматеву по поводу его инициатив. В тот раз Михаил отбрехивался, дескать, он тем самым привлекает внимание к оружию, выпускаемому его друзьями. Интересно, что он придумает в этот раз.
— А наш доблестный зауряд-прапорщик, тоже частное лицо?
— Владимир Владимирович, находясь в недельном отпуске по случаю окончания школы военлетов, любезно согласился слетать за вами, — с улыбкой парировал очередную колкость генерала Михаил, — с вашего позволения я сейчас решу пару личных вопросов, и с удовольствие продолжу наш разговор.
Разговор продолжить не получилось. Сначала Михаил общался со своими людьми. Потом Корнилову дали вдоволь покритиковать приготовленный для него автомат. Лавр Георгиевич приводил аргументы конца XIX века, о дороговизне и сумасшедшем расходе боеприпасов. Напирал на недостаточную прицельную дальность и неправильное название, но, по большому счету, оружием остался доволен.
Автомат действительно был дорог и изготовлялся, как говорится, для «собственных нужд», зато вооруженное такими изделиями пехотное отделение по огневой мощи тянуло на роту, и Корнилов это прекрасно понимал. Сам же Михаил предпочитал свой карабин с оптикой.
После военных игрищ со сборкой и разборкой оружия, времени осталось только заправить самолет и поужинать, чтобы утром следующего дня уйти в полет.
Когда самолет замер, Михаил мысленно покрутил пальцем у собственного виска — долина оказалась короче, чем ему показалось в тумане, и до скал оставалось едва полсотни шагов.
— Все целы? — потирая ушибленную грудь, Михаил бросил взгляд на сидящих в кабине, и тут же прикрикнул. — Володя, стоп! Не спеши, дай я тебя посмотрю.
Тревога, слава богу, оказалась напрасной, а что до крови на голове, так это всего лишь результат содранной кожи. Мелочь, одним словом. Еще лучше выглядел осторожно сгибающий и разгибающий руки генерал, но когда у него в руках оказались спички, вновь пришлось рявкнуть:
— Лавр Георгиевич! Сгорим же к чертям собачьим, быстро все из машины. Так оно спокойней будет.
Скалы у места аварии прикрывали от ветра, что позволило развернуть карту и спокойно прикинуть дальнейшие действия.
— Ну что, господа вольнонаемные моряки, путь наш во мраке?
— Я бы так не сказал, — откликнулся генерал, — до границы с Румынией около пятидесяти верст. Это всего два дня пути.
— Если не будет погони, то да, но давайте прикинем реакцию мадьяр.
Выполняя зигзаг над Гаводжии, Михаил рассчитывал, что видевшие российский самолет, сообщат, что он направился на юг.
Поверят в это венгерские пограничники? Да поверят, и направят туда часть своих сил, что само по себе отрадно. Потом придет информация из долины реки Тамешь, но произойдет это в лучшем случае завтра к обеду. К моменту, когда будут приняты меры, они успеют пройти половину пути.