– Ой! – от прежней решительности Валентины не осталось и следа.
В результате у калитки замерли сиамские близнецы, отчаянно разные по комплекции. Спаянность «родственников» была абсолютной.
– Люсь, вдруг укусит?
Сменившая гнев на милость перед лицом общей опасности Петрова шепотом произнесла:
– Если не делать резких движений, не укусит.
Пес, видимо, считал по-другому. Как-то неожиданно рассвирепев, он вскочил, задрал голову и отчаянно залаял. В голосе лохматого кобеля одновременно слышалось несколько интонаций: обида, что потревожили; угроза, потому что на посту, и интерес к странному организму о двух головах, чего в «китайской» слободе ни одна собака не видела.
– Мух-та-а-ар, – пропел женский голос. – Идь сюда!
Пес дернулся, но боевых позиций не сдал и залаял звонко и устрашающе.
– Мухтар, ко мне! – скомандовал невидимый хозяин.
Кобель занервничал, разрываясь между службой и интересом. Служба оказалась сильнее: рявкнув на прощание, Мухтар степенно вошел в калитку.
Девочки поспешили за ним. Навстречу им катилось нечто шарообразное, но невероятно обаятельное:
– Прыи-и-ихалы? От и хорошо, шта прыи-и-ихалы!
Валентина приосанилась и выступила вперед – но шарик прокатился мимо:
– Ва-лю-ша, дитынька. – Шарик уткнулся в бок изумленной Петровой. – Прыи-и-ихала. Як на батьку похожа! Така же худа, як он.
Люся растерялась. Зато Валентина, не скрывая неодобрения, отодвинула подругу и с обидой сказала:
– «Ва-а-лю-ша», между прочим, это я!
Шарик заметался и поменял траекторию:
– Ва-а-лю-ша, дитынька, прыи-и-ихала! Як на мамку похожа! Така же толста, як вона.
Родственницы обнялись – встреча состоялась. Вскоре Петрова разглядела симпатичную физиономию, обнаженные от плеч, налитые руки, натянутое на крепкое тело платье с огромными красными розами и две колотушки-ноги с толстыми грязными пятками.
– Теть Нина, – улыбнулась женщина и потянулась к Петровой.
Люся стояла, как истукан, не зная, что делать: целоваться с незнакомыми людьми она не умела, а протянуть руку для приветствия просто не догадалась.
– Это Люся, – по-хозяйски представила подругу Валентина. – Со мной приехала поступать.
Интонация, с которой крупная Валя говорила о Петровой, отдавала некой снисходительностью и переворачивала ситуацию буквально с ног на голову. По тону Люсе слышалось, что она – сплошное недоразумение, что взять ее с собой учиться в славный город-герой Одессу – это необдуманный шаг, что нянчиться с подругой не входило в Валины обязанности и что сочувствие к очкарикам – это тяжкая ноша для любого мало-мальски понимающего жизнь человека.
К счастью, тетя Нина оказалась напрочь глуха к интонациям племянницы: Петрова в ней вызывала искреннюю жалость – худая, в очках, и коленки торчат, как руль у велосипеда.
– Ты чья? – с неподдельным интересом спросила хозяйка дома номер восемь по переулку Полярников.
– Я Петрова.
Тетя Нина вопросительно посмотрела на демонстративно отвернувшуюся племянницу. Не найдя понимания, как теннисный шарик об сетку, вновь прыгнула в Люсину сторону.
– Ты часом не сирота?
– Нет, а почему вы так решили?
– Худа больно. Шо, и мамка есть, и батька?
– Люськин отец с ними не живет, – иезуитски, как бы в сторону, обронила Валя. – А у матери своих еще трое.
– Дитынька, – засморкалась тетя Нина, – то-то я смотрю: худа, як щепка, очки по хлазьям, платье сирое…
– Какое? – изумленно переспросила Петрова, одетая в крепдешиновый сарафан синего цвета с ромашками по жеваному подолу.
– Тетя Нина, – высокомерно прокомментировала Валентина, поправляя на голове несуществующую корону, – хочет сказать, что на тебе бедное, неопрятное платье.
Люся сникла. Но милосердие чужой тетки не знало границ: шаровая молния, покрытая огромными розами, решила сделать бедную девочку счастливой и равной собственной племяннице.
– Пидэм-пидэм, – торопила она казанскую сироту, подталкивая к дому своей сросшейся с животом грудью.
Валя плелась следом, досадуя на глупую тетку и наглую Люську. Впрочем, досада не успела укрепиться. Вместо нее появилось здоровое девичье любопытство: перед Валькиными глазами материализовалась фигура из кинохроники «Мы с Трезором на дозоре».
Спиной к дому, зато мужественным лицом к гостям, под яблоней на скамейке, тоже выкрашенной в цвет синего солдатского одеяла, сидел Хозяин. Его левая рука по-барски покоилась на лохматой башке уже знакомого кобеля.