И еще подарки: ботинки, свертки с ситцем и миткалем...
На Ванькину долю приходятся две рубашки — сатиновая и ситцевая, но больше всего ему по сердцу длинный красный тесменный пояс с большими лохматыми кистями. Он пробует его примерить, но мать вырывает из рук: грех постом обновки надевать.
—• Ужо на праздник наряжаться станешь.
—* А это, значит, товар на сапоги,— говорит отец.
— Маленек еще в сапогах ходить!—для вида протестует мать.
— Не маленек!.. Вон как вытянулся...
Мать собирается спрятать сверток в укладку, но Ванька просит:
— Маманя, дай я только подержу маленько!..
Он берет сверток. В нем все, что полагается для настоящих сапог: голенища, подошва, стелька, задники, набор на каблуки.
— Не разворачивай, а то растеряешь.
— Я только понюхаю.
Ванька с упоением вдыхает дегтярный запах новой кожи.
— У-ух ты!
Вот как хорошо пахнут первые в жизни сапоги!
Доходит очередь до хозяйственных припасов.
— Сахару пиленого три фунта взял, чаю две плитки...
_ Баловство это,— говорит мать, но бережно берет пакеты.
Было время, когда чаепитие считалось на I орелом погосте грехом, но по этому пункту Сибирь сумела переупрямить самых упрямых уставщиков и начетчиков. Настоящие сибиряки почитают за великий грех упустить случай лишний раз почайпить. Сахар, тот действительно, пожалуй, баловство: у каждого своя пасека, дарового меда разнотравного и липового вдоволь, однако по праздникам, себе в наказание, пьют чай вприкуску с покупным сахаром.
Отец вынимает еще два небольших свертка.
— Лампу вот привез.
Мать качает головой. Такой новинкой она и впрямь недовольна.
— Вот уж это напрасно... Газом вонять будет и до пожара недалеко. Боюсь я...
Зато Ванька в великом восторге.
— Тять, покажь ланпу!..
— Не «ланпа», а лампа,— поправляет отец. — Я сам этак ошибался, так в лавке меня на смех подняли. Газу-керосину четверть привез. В санях оставил.
— Не придумаешь еще, где газ-то держать...— продолжает сомневаться мать.
— Люди в кладовой или в подклети держат. Газ — он кругом нужен. С железа, с замка, скажем, ржавь съедает, и клоп от его духу уходит.
— Сказывали, да боязно...
— Привыкнешь. Лампу я завтра налажу, сейчас нельзя: пузырь с морозу лопнет.
Ванька разочарован, но в коробе оказывается еще сверток. Прежде чем его вытащить, отец с видимой тревогой поглядывает на мать.
— Чего еще?
— Часы купил...
Часы, с точки зрения матери, хотя и баловство, но не опасное, и она улыбается. Отец бережно разворачивает обновку. Ванька следит за каждым его движением.
До чего же хороши часы! На жести, поверх циферблата, изображен еловый лес, в *есу длиннорогий олень па-<^ется. Снизу от часов идет цепочка — длинная-предлинная.
тдельно завернуты гиря и маятник. Диск маятника бле-
стит так, что Ванька, не спрашивая, понимает: вещь зо
лотая.
— Тять, часы сегодня повесь!..
— Это можно.
Отец вешает ходики на гвоздь, прицепляет маятник и гирю, подтягивает цепь... Только со стрелками происходит недоразумение: они показывают самое несуразное время, а точное узнать на Горелом погосте не у кого: впору у петухов спрашивать. Не учел этого Киприан Иванович, когда покупку делал...
И еще: то ли часы на морозе простудились, то ли в лавке внутри их что-то заржавело, но постукивали они с хрипотцой и дребезжанием, точно букву «и» выговаривали.
Уже лежа на полатях, Ванька понял, в чем дело.
— Тять, а тять, часы-то разговаривают!
— Тукают, а не разговаривают,— поправил отец.
—- Да нет, тятя! Ты лучше послушай, они словами разговаривают.
— Что ж они тебе говорят?
— «Вот и ладно, вот и ладно, вот и ладно!..»
Киприан Перекрестов никакого фантазерства не признавал.
— Юрунду городишь! — сердито отозвался он.— После молитвы спать полагается, а не выдумывать.
Но поди ж ты! Прислушавшись к ходу часов, он сам начал разбирать их хрипловатую и косноязычную речь. Только ему вместо буквы «и» упорно слышалась буква «е», и получалось, что часы твердили совсем другое:
«Вот не ладно, вот не ладно, вот не ладно!»
2.
Такое ни с того ни с сего на ум не придет. Хоть и устал Киприан после дальней дороги, не спится ему. Ваньке заказал думать, а самого обступили думы невеселые, нерешимые... Правда, так и раньше с ним бывало, когда в тысяча девятьсот пятом году на берегу моря-океана в японском плену жил,..
Не обижен Киприан ни силой, ни здоровьем и ума к соседу занимать не хаживал, а нет у него покоя. Недоволен сам собой Киприан Перекрестов, да и только!
Положим, в том, что очутился он в плену, никакой его вины не было. Только когда господа офицеры начали шаш-
ки японцам отдавать, зашвырнул он в кусты свою трехлинейную, мосинскую... И то потому, что ни в стволе, ни в магазине, ни в подсумках ни одного патрона не осталось, И понял в ту минуту Киприан Перекрестов, что случилось что-то в высшей степени неладное. И уж совсем тошно ему стало, когда увидел, как офицеры меж собой посмеиваются, радуясь тому, что японцы разрешили им шашки при себе оставить...
Судить офицеров — дело царское, себя самого судить — каждый волен. Силен и умен Киприан Перекрестов, а что толку в его уме и силе? И в медведе ума много, да только тот ум вон не идет — и силен медведь, да всю жизнь в болоте живет...
Привез Киприан из города большую досаду. Никому про нее не сказал — думал, сама пройдет. Но не тут-то было! Смешное дело: разбередил отцовскую рану восьмилетний сын-несмышленыш своей глупой болтовней.
Досада же получилась горькая. За несколько дней до отъезда из города зашел Киприан в контору лесопилки за расчетом и застал великую распрю: полна изба народа и такая ругань стоит, что хоть святых вон выноси. Прислушался и понял: артельные мужики с приказчиком воюют. Что приказчик народ обсчитывает, об этом давно знали, но тут получилась у него промашка: оказались среди артельных люди пробивные и нахрапистые. Он им слово — они ему десять.
— У меня,— кричит приказчик,— все записано!
А они в ответ свои записи предъявляют за его же или хозяйской скрепой.
— Чего, подлая душа, врешь, чья здесь подпись стоит? Сколько лесу возили, за столько и плати!
У приказчика от злости морда в красных пятнах, сам себе всю бороду оплевал.
— Варнаки! — кричит.— Шпана, обманщики, копеечники!.. У меня счет точный. Хотите — получайте, не хотите...
Тут из толпы один наперед выступил В плечах неширок и не очень чтобы бородат Однако заговорил дельно.
— Обождите, ребята, я сейчас с ним потолкую... Чего, господин приказчик, с намк случится, ежели мы не пожелаем твоей лжи подчиниться?.. Ты не с одним говоришь, а с артелью, и артель всегда на тебя управу найдет! Так и знай!..
—- Мировым стращать вздумал? Вот испугал!..
_ Мировой на хозяйскую сторону стать может, мы и
без него управимся...
—- Чем грозишь? Лесопилку подожжешь и меня с хозяином в прорубь спустишь? За такие угрозы знаешь, что будет?..
— Оболгать меня, толстомясый, хочешь? Не выйдет! Нам нет нужды о тебя да о хозяина руки пачкать. Мы так сделать можем, что вы с хозяином сами в реку сиганете... Ежели лесопилка станет, кто за невыполнение казенных подрядов в ответе будет?.. Ежели сейчас полного пересчета не сделаешь, мы хозяина под суд загоним и тебя заодно!..
— Забастовкой грозишь?
— Хоть бы и так!..
Послушал Киприан такой разговор — и за дверь: реши » переждать, пока все образуется. И верно, на другой день образовалось: артельные мужики заработанные деньги сполна получили и разъехались по домам.
Тут-то и зашел на свою беду в контору Киприан Перекрестов, не нашел лучшего времени для расчета! Хозяин сидел злой и расстроенный, приказчик — того более.
— С тобой,— говорит,— я враз рассчитаюсь...