— Не хотел я поначалу тебя сюда везти, да сам Петр Федорович настоял, очень хотелось ему с тобой напоследок повидаться. Вроде поручительство за тебя дал, что ты никому не скажешь... Ерпан ему говорил, что уж очень ты о нем тоскуешь...
— Ерпан?!
— Кто ж еще больше? Наш секрет четырем ведом: двум в дьяконовском доме, мне да Ерпану.
— Да ведь Ерпан с полицейскими ходил Петра Федоровича искать!
— Ходил, потому что надо было, чтобы все поверили, будто Петр Федорович в самом деле в Черном озере утоп, и чтобы его вовсе искать перестали... Понял?.. Ерпан и уток для него стрелял, и ружье с пиджаком на нужном месте бросил, и деньги, какие с полицейских стребовал, Петру Федоровичу на дорогу отдал... Ну и я, конечно, подсоблял. А теперь мы с Ерпаном его на тайном месте в шалашике укрыли, чтобы никто подозрения не имел.
— Когда ты говорил, что на пасеку едешь, ты у Петра Федоровича бывал?
— Навещал. Опять же припас ему возил. Ерпан дичинкой его снабжает, я хлеб привожу, картошку, когда —
творог и масло... Погоди ты бежать, не торопись, не так еще близко.
Легко сказать «не торопись», но как не торопиться, когда ноги сами во всю прыть несут?
Но до убежища Петра Федоровича и впрямь оказалось далековато. Шли версты четыре, пока ветер не донес слабый запах костерного дымка. Хоть и нес Ванька тяжелый мешок с припасами, не выдержал и, обдирая лицо и руки сучьями, кинулся навстречу тому дымку бегом. Выбежал на берег небольшого ручейка и сразу увидел шалаш и стоявшего возле него человека. По худощавой фигуре, по плечам сразу узнал, хотя кроме усов у Петра Федоровича была теперь черная, довольно большая борода.
Бросил Ванька мешок и — к Петру Федоровичу. Хочет слово сказать и не может, только сопит.
— Чего ты сопишь, Иванушка?
Еще громче засопел Ванька, услышав знакомый голос.
— Мне, Петр Федорович, плакать хочется, а я не хочу,— шмыгая носом, торопливо ответил Ванька.
Вот и пойми после этого, чего человек хочет, чего не хочет!
Петр Федорович гладит Ваньку по мокрому картузу и очень серьезно отвечает:
—* Правильно, Иванушка! Лучше сопеть, чем плакать.
После таких слов Ванька перестает сопеть и полностью обретает дар слова.
— Ух ты, борода-то какая здоровая у вас выросла! Вроде как у тятьки, только не топором, а долотом.
По небольшому оврагу возле шалаша тек ручеек, вокруг росло много малины. И вообще место убежища Петра Федоровича было выбрано с таким старанием и толком, что Ванька тут же изъявил желание построить рядом другой шалаш и в нем поселиться. -И очень огорчило его, когда такая мысль была отвергнута сначала Киприа-ном Ивановичем, потом самим Петром Федоровичем. И отвергли они ее правильно: не такой был Ванька парень, чтобы его хотя бы однодневное отсутствие осталось на погосте незамеченным. Опечалило его и другое — то, что совсем скоро, может быть завтра, Петр Федорович уедет отсюда... Надзор с пристаней был снят, и все зависело от Ерпана, обещавшего добыть для Петра Федоровича паспорт (что это за штука, Ванька не знал, но говорили о паспорте как о чем-то очень важном), и еще от какого-то
шкипера баржи, большого приятеля Ерпана, который обещал укрыть Петра Федоровича в трюме и доставить в город Тюмень, где была у Петра Федоровича какая-то «явка»...
Все разговоры шли при Ваньке. Как посадил Петр Федорович его рядом с собой, так и не отпустил. Потом они вдвоем остались, потому что Киприан Иванович взялся за устройство временного шалашика.
Целый вечер и почти половину ночи пробеседовал Петр Федорович с Ванькой. Уже посветлело в тайге, когда оба наконец заснули.
О чем они толковали? О многом, об очень многом! На долгие годы, на многие десятки лет остался в памяти Ваньки этот разговор. Начал бы автор его пересказывать, и жизни бы ему не хватило. А то еще хуже случилось бы: стал бы рассказывать своими словами и все испортил бы.
2.
Должно быть для того, чтобы не омрачать Ванькиной радости, дождь перестал, а за ночь небо успело очиститься. Только поднялось над тайгой солнышко, появился Ерпан с ружьем и убитыми утками.
Ваньке с Ерпаном встречаться ох как совестно! Понимает теперь, что напрасно его обидел. Стыдно прощения просить, а без того не обойтись: удар кулаком еще куда ни шло, но уж больно много он Ерпану всяких слов наговорил!
Скрепя сердце, пересилив стыд, подошел к Ерпану, свесил вниз буйную головушку.
— Дядь Гриш, ты на меня не серчай, я ведь не знал, что Петр Федорович живой и тобой спасенный...
Ерпан посмотрел на Ваньку, и по его лицу скользнула былая веселая и озорная улыбка.
— За что ж сердиться? Будь я на твоем месте, может, похлеще бы сделал... А мне и невдомек, что ты такой грамотный, такие слова знаешь: хочешь, я при отце и Петре Федоровиче повторю?
Ваньке провалиться впору.
— Не надо, дядь Гриш!
— Где ты их нахватал?
— На Оби. Два плота столкнулись и попутались, так плотогоны между собой лаялись.
После завтрака Киприан Иванович заторопился на погост. Поэтому самый последний разговор у Ваньки с Петром Федоровичем получился совсем короткий.
— Вы, Петр Федорович, оттуда, где будете, мне напишите. А я вам про погост сочинения писать стану. Длинные. Все, все, что случилось, описывать стану...
— Обязательно напишу, только не скоро это будет, Иванушка... А ты, если придется тебе в городах побывать и с большевиками встретиться, узнавай про Петра Федоровича Сидорова. У меня много знакомых товарищей, может, найдем друг друга и встретимся... А сопеть, Иванушка, не надо!
Последнее было сказано вовремя, потому что Ванька начал слегка посапывать.
Разлука — не смерть, ее скрашивает ожидание новой встречи. Облегчает Ваньке обратный путь и то, что не нужно прятаться под веретья. Обмытая дождем тайга так и сверкает красками, сама дорожная грязь разлетается из-под копыт бурого радужными брызгами.
— О чем вы с Петром Федоровичем ночью гуторили? — как бы невзначай спрашивает Ваньку отец.
— Обо всем говорили... Я, тять, когда не эта, а новая война начнется, воевать пойду...
— Военным задумал стать? — усмехнулся Киприан Иванович.
— Не... Я воевать буду, только пока война не кончится, а после победы я в штатские штатисты пойду.
— В чего пойдешь? — удивился Киприан Иванович.
— В штатисты или в штатистики, забыл, как их называют... Это, тять, такие, которые все на свете знают и все I подсчитывают, чего сколько.
— Постой, постой!.. Ты толком расскажи... Объясни наперед, зачем все подсчитывать надо?
— А вот зачем. Есть, скажем, помещик, у него сто лошадей, а сам он не работает, а у крестьянина совсем ни-чего нет. Так вот и нужно всех лошадей пересчитать и раз- % дать поровну, чтобы все работали — и помещик, и крестьяне.
— Станет тебе помещик работать!
— Жрать захочется, ух ты, как станет! — убежденно проговорил Ванька.
— Еще чего считать будешь?
— Все буду: и пуды, и рубли, и версты, и десятины, и четверти, и ведра, и всякие квадраты, и товары... Товары — какие на штуки, какие на дюжины, какие на тысячи, какие на миллионы...
На взгляд Киприана Ивановича, такой размах будущей статистической деятельности Ваньки смахивал на хвастовство.
— Ты бы для начала сосчитал, сколько в тайге деревьев,— предложил он.
К его удивлению, Ванька оказался к выполнению такой задачи подготовленным.
— Это вовсе просто! Нужно только сосчитать, сколько деревьев на одном квадрате растет, потом узнать, сколько квадратов в лесу и деревья на квадраты помножить. А чтоб точнее было, нужно не один квадрат взять, а несколько и среднее вывести. Для этого сосчитанные деревья сложить, а потом разделить на число квадратов. Вот и получится среднее.
Ванька говорил правильно: Киприан Иванович знал, как мерили участки лесопромышленники, прикидывая выход деловой древесины. Вспомнилось ему и то, как быстро и ловко сумел разобраться в его заработках Петр Федорович.