Оба враз переглянулись и — к печке. Дверца не на защелке, чуть приоткрыта. Петрович черенком начинает нащупывать мягкое. Но нет. Это как будто только старая зола. Резко открываем дверцу: ну, сейчас вылетит оттуда пулей… Тихо…
Садимся на старую лавку и первый раз за это утро затягиваемся сигаретами.
— Расскажи такое кому-нибудь — не поверят. Скажут: знаем мы вас, охотников!
— И число-то, чуешь, тринадцатое. Чертова дюжина… Черт бы ее побрал!
Но для нас это не сон и не выдумка. Выходим снова на улицу, обходим вокруг дом. Нет выхода, только вход. Видно, что лиса опытная. По глубокому снегу идет экономно. Неопытный охотник поломает голову. Вроде и лисий след, а будто прошла на двух ногах. Аккуратно ставит заднюю ногу в след передней. Если только по нему не пятилась назад. Но это уж слишком даже для лисицы.
В общем, проделываем все сначала: снова возвращаемся к печке. Дожигаем почти все спички. Петрович припадает к печке вплотную и шарит рукой в дымоходе. Отдергивает руку, на лице написано: здесь!
…Едва отчистили о снег ставшую не рыжей, а черной шкуру лисы. Снимаю ее на память (и не только!) на фоне черных пятен на снегу.
Но это оказался не последний сюрприз, который преподнесла «кума». Уже дома я получил от Петровича письмо: «Срочно высылай фотографии. Ни в одном ларьке не принимают шкуру, не знают, как ее оценить. Мех ее оказался только из одного подшерстка, словно пуховый, и хоть бы одна ворсинка. Вот и гадают спецы: и вроде лиса-крестовка (крест во всю спину), а меха лисьего такого никогда не видывали. Посылаю, в общем, я ее шкуру в научный институт пушнины. Пусть ученые разбираются»…
И вот новая весть от Петровича. Пишет, что пришло из института письмо тяжелое, хоть на безмене взвешивай. А что же в нем: ни слова, ни полслова. Хитрит старый лисятник, заманивает к себе в гости.
…Засыпаю под утро, даю себе слово: вот только разделаюсь со своими городскими делами, и обязательно к Петровичу, хоть на день. Что-то приготовил он мне нынче, в эти, как и в тот год, большие снега. Да и съемку навскидку я хорошо отработал за это время.
Разгадай секрет муравья
Каждый раз, когда я слышу, как звякнет почтовый ящик, скорей бегу проверить, что принес почтальон. И очень радуюсь, когда из пачки газет выпадает маленькое письмо с мальчишескими каракулями. Ребята обязательно что-нибудь разыскали интересное в книжках или сами раскрыли какой-нибудь секрет и сейчас же спешат поделиться открытием. И хотя мы подружились с мальчишками, я пока не назову их фамилий, а скажу только, что зовут одного из них Иваном, второго — Петром и третьего — Павлом. Не совсем обычно познакомились мы с ними…
Весна запоздала в том году. Хотя стояла уже вторая половина апреля, на поле лежал еще снег до пояса. Мне надо было срочно выехать в Оханск по заданию редакции, и я решил рискнуть: не ехать окружным путем, удлиняющим дорогу почти на двести километров, а попробовать добраться до Юго-Камска, а оттуда напрямик через Каму, по льду.
Вместе со мной оказалось еще пять оханцев, которых тоже торопили дела. Лед еще лежал на натруженной спине реки. Но весна, хоть и поздняя, входила в свои права. Снег по миллиметру оседал под первыми лучами солнца и сбегал тысячами маленьких ручейков в реку. Лед приподнялся, набух, а местами стал как бы новым дном — по нему шла вода. Ничего не поделаешь: до цели уже недалеко и останавливаться после трех четвертей пути уже поздно.
Отыскиваем на берегу длинные шесты, договариваемся идти хоть и не кучно, но вместе. Если оступишься — шест удержит, и тогда — на помощь остальные. Вещи идущего впереди, прокладывающего путь, делим между собой: он рискует больше всех.
Много раз мне приходилось с огромным трудом преодолевать какие-нибудь сотни метров пути, но эта дорога по льду все еще перед глазами. Мы стояли на том берегу, но боялись повернуть головы назад. Слишком свежи были только что пережитые полтора часа. Так и поднимались в гору, почти молча, и только у первого дома, расставаясь, ребята почти приказали мне:
— Не вздумай обратно этой дорогой. Есть вещи, которые не повторяются дважды…
Через неделю я собрался было обратно, но вспомнил наказ. Ледоход на Каме почти прошел, и паромщик пообещал переправить на лодке не сегодня-завтра. К тому же утром рано я услышал под окном столь долгожданную весеннюю песню скворца…
Видимо, только сегодня перебрались скворушки в селение. Они по-хозяйски осматривали домики-скворечники, смешно выпроваживая из своих жилищ непрошенных новоселов — воробьев. Я отснял почти всю пленку, наблюдая за весенними хлопотами пернатых, и хотел сделать последний кадр — поющего скворца. Он сидел на низком скворечнике вровень с окнами бревенчатого дома и подпустил почти на пять метров. Я навел объектив и долго рассматривал в кадре самозабвенный весенний гимн крошечной птахи, боясь нажать на спуск и прервать песню. Готов был стоять хоть час, не меняя позы. Но вдруг что-то ударило в стену домика, и скворец исчез. Из-за палисадника видно было, как трое мальчишек с рогатками шагали вдоль улицы. Я тихонько пошел за ними.