— Да разве я столько запомню, — перебил дед.
— Запомнишь, я тебе подсказывать буду… Плюс инфляция. Теперь с тебя причитается не пять миллионов, а двадцать. Приготовь завтра же. И без глупостей. Жизнь дороже любых денег, а у тебя не последний кусок отбирают»…
— Ослободи, Миша! — взмолился старик. — Пожалей мою седую голову.
— Чего ты так напугался? — удивленно развел руками Михаил. — Скажешь это в телефонную трубку. И все. Остальное — доделаю я. За этот разговор получишь пять миллионов. Только не надо мандражить. Ты должен требовать как свои собственные: твердо, грозно, чтоб у него мурашки по коже пошли.
— Не могу я.
— Чепуха, сможешь. У тебя выпить есть?
— Да выпить-то найдется, — обрадованно подхватился с табурета старик и засеменил в кухню. — Яишню поджарить али картошки?
— Ничего не надо. Колбаса или сыр есть, вот и ладно. Можно просто — огурчика.
Митрич не торопился. Вначале принес бутылку, потом пошел за рюмками, семеня сильнее обычного, кряхтя и постанывая. Но Михаил знал: самое главное он сделал. После рюмки Митрич взбодрится, осмелеет и сделает то, что от него потребуют…
11
Целый день допрашивал Тобратов жену Петропавловского, объясняя, что признанием она облегчит не только свою участь, но поможет и мужу, не даст возможности ему совершить новые преступления. Ни уговоры, ни угрозы не действовали, Лариса утверждала, что с мужем не виделась и не знает, где он, что с ним.
Утром из Москвы снова прибыл Полуэктов, непонятно за какие заслуги реабилитированный, с прежней высокомерностью и уверенностью потребовал сам допросить соучастницу в грабеже, но тоже ничего не добился.
Все пришлось начинать сначала. Тобратов был уверен, что Лариса, если и не встречалась лично с мужем, контакт с ним имеет: иначе зачем бы она ходила по родственникам и друзьям с просьбой дать в долг денег; и не десять тысяч на хлеб, а просит как можно больше, обещая в скором времени вернуть долг. И ружье, из которого убит Светличный, не в изоляторе же раздобыл Петропавловский. То оружие, которое было у него до ареста, Лариса утопила в речке, все удалось достать. Идет проверка зарегистрированных ружей, пока пропавших не обнаружено. Но немало и таких, кто не регистрировал ружья: раньше их продавали в магазинах без предъявления документов…
— Итак, Лариса Ивановна, вы утверждаете, что контакта с мужем после его побега из следственного изолятора не имели? — усадив женщину на стул, спросил Тобратов.
— А зачем мне врать, Геннадий Михайлович, — Лариса даже выразила на лице обиду. — Мне самой все надоело до чертиков. В чем виновата я была, созналась. А больше… — она сердито передернула плечами.
— Что ж, так и запишем. И о вашей искренности все будет отмечено на суде. Теперь скажите мне, сколько вы заняли денег у родственников и близких знакомых? — раньше этот вопрос Тобратов не задавал: это была козырная карта, которую следовало пускать в ход в крайнем случае.
Лариса аж пригнулась, словно почувствовав на плечах непосильную ношу. Но тут же распрямилась и глянула в глаза Геннадию Михайловичу зло и вызывающе.
— Вы и это выведали, — сказала с надрывом. — Потом спросите, зачем? Я отвечу сразу. Да, я ходила по родным и друзьям, побиралась, просила помочь. Чтобы вам, ментам, и вашему «бескорыстному» правосудию взятку сунуть, чтобы Мише поменьше срок дали. Или, скажете, взятки не берете?
— Не скажу, Лариса Ивановна. И в милицию, и в суд попадают, к сожалению, такие люди, как твой муж, — возразил Тобратов и в бессилии откинулся на спинку стула, понимая, что признания от Петропавловской он не добьется. Работая в торговле, а потом помогая мужу в грабежах, она не раз, видимо, готовилась к подобным разговорам и прокручивала в памяти возможные вопросы и придумывала на них ответы. Такой прохиндейке в рот палец не клади, всю руку откусит. — Придется и тебя подержать в изоляторе, возможно, ты еще кое-что вспомнишь.
— Да что вы, Геннадий Михайлович, — взмолилась Лариса, сменив мгновенно гнев на покорность. — У меня же дети, целый день некормленные. Старшему завтра в школу, — на последнем слове она вдруг испуганно замолчала.