Выбрать главу

— Они же это,… спят зимой, — засомневался Семён.

— Спят, ха-ха! — покатываясь со смеху, передразнил Игорь. — Кого не разбудили. Тушёнку жрать начнёте, сбегутся… криволапые, ха-ха!.. У них на это дело нюх… За километр учуют.

— Ну, ты сказочник, Игорёк, — не поверил Антоний. — Иди-ка лучше место на карте поточнее пометь, а то будете потом нас с фонарями искать.

— Не промахнёмся, — успокоил Игорь. — Енисей речка серьёзная. Я вас аккурат за перекатом перед большими порогами высадил. Быстрина пристрелянная. С разгрузкой не затягивайте. Лететь пора.

— Егорыч! — нетерпеливо крикнул Семён. — Кончай там заклинания читать! Гони своих янычар на субботник!

— Не шуми, Сень, — шепнул Антоний. — Они ведуна распаковывают.

Из ближнего вагончика выглянул Калистрат:

— Что случилось?

— Всё нормально. Семён дуркует, — Антоний запрыгнул в вертолёт: — А чего их тягать? Вываливай прямо в снег. Потом разберём.

— Точно, — поддержал Семён и залез следом. — Ну, набрали! Как на зимовку.

— Запас карман не тянет, — Антоний навалился всем телом на неподъёмную железную бочку с топливом и покатил к выходу. — Неизвестно ещё, сколько нам здесь куковать придётся.

К вечеру лагерь был разбит: бочки с соляркой предусмотрительно расставили порознь; ящики с консервами штабелями сложили на крыши вагончиков, укрыли брезентом и туго перетянули прочными капроновыми верёвками; отхожее место соорудили недалеко от стоянки БТР, окружив укромный уголок высоким снежным бруствером.

Антоний с Семёном заняли меньший вагончик: с инструментами и оружием. Кришнаиты обосновались во втором: с печуркой, двухъярусными нарами и основным запасом сухих продуктов; ведун с грибницей — в подсобке (за фанерной перегородкой).

Ближе к ночи Калистрат зашёл в вагончик к Антонию за вознаграждением.

— Здесь ровно, — Антоний передал оговорённую сумму за первый день.

Старик послюнявил узловатые пальцы и начал неумело пересчитывать хрустящие, прилипающие одна к другой стодолларовые купюры.

— Егорыч, кончай мурыжить, — Семён макнул недоеденный огрызок овсяного печенья в чашку с горячим молоком. — Дома посмотришь. Не хватит, добавим.

— Там нельзя, — на секунду отвлёкся Калистрат. — Искушение.

— Семён! — для вида одёрнул Антоний. — Имей уважение. Калистрат Егорович тебе в отцы годится.

— Ништо, — потрафил Калистрат. — Меня все так зовут.

— Ну, — Семён целиком положил в рот размокшую в молоке печенку и неразборчиво прошамкал: — А я… чего… я как все.

— Балбес ты, Сенька, — Антоний отстругал охотничьим ножом от шматка копчёного сала тонкий ломтик с мясными прожилками и уважительно обратился к Калистрату: — Как ведун? В порядке?

Калистрат, не отрываясь от занятия, молча, кивнул; пересчитав, неторопливо проговорил:

— Завтра выведем. Лыжи камусные подладим и поищем. Пойду. Время мантры читать.

Старец сунул деньги за пазуху и вышел из вагончика: снаружи в белой слепящей мгле бесились и кружили подгоняемые порывистым ветром клубы секучего снега; разненастилось.

— Чего ты с ним цацкаешься? — напустился Семён. — Расшаркиваешься, как перед английской королевой.

— Вежливость — первый закон конспирации, — Антоний обмазал сало горчицей, громко икнул и положил аппетитный кусочек обратно на стол. — Всё, уже не лезет. Дай запить. В глотке пересохло.

— А чего он про «завтра» заикнулся? — Семён передал Антонию свою чашку.

— Не заморачивайся, — Антоний отхлебнул молока и, в чём был, не раздеваясь, не разуваясь, растянулся на лежанке. — Пусть себе лазят… пёхом, если охота. Мы на БТРе. Ложись спать. Утра вечера мудреней.

А между тем, вернувшийся в соседний вагончик Калистрат тайно нашёптывал сбившимся вокруг него подвижникам план новых действий:

— …чужие они, и заявились неспроста. Делаем, как условились.

— Не отдадим, — здоровенный парень в стёганной чёрной куртке на собачьем меху сжал (до хруста в костяшках) волосатые кулачищи и, наморщив мясистый лоб, сдавленно засопел: — Только бы сыскать…

— Теперь уж сыщем, Антипушка, — заверил Калистрат. — Ведун говорит, до млешника часа три ходу.

Дверь скрипнула, в тесный вагончик ввалился Василий, сбросил меховые рукавицы и присел к печке.

Старик обернулся: