— Та-а-м! А-а-а!.. — ревмя заревел Василий, не в силах что-либо выговорить.
— Не скули! — приказал Антоний. — Распустил нюни! Рассказывай, что за скит?
— Община, — Василий подобрал с пола шапку, утёрся ей и надел. — Сами по себе живут. Я у них оленей пас.
— А мать с отцом где?
— Не знаю, — Василий пожал плечами. — Померли, видать, а меня в скит забрали.
— А чего ж ты не там? — выспрашивал Антоний.
— Мордовали да забижали по всякому, — разоткровенничался Василий. — Всё у них не пойми как. Женщины, дети общие. Спят, кто с кем хочет. Кто с бабами, кто с мужиками. Я раз удрал, так меня словили и так отлупцевали… Кровь горлом шла. Занедужил. Дядя Калистрат выкупил меня у них. К делу приучил.
— Учитель, — закипело в груди Семёна. — Волчара в овечьей шкуре. Смотри, сладенький, если жрачка сгорит, на строганину пойдёшь, вместо тушёнки. Нам тебя на месяц хватит.
К вечеру добрались до лагеря. Маленький вагончик стоял цел и невредим. Другой сгорел дотла.
— Живё-о-ом! — заорал Семён: наверное, матросы так не кричат, когда после длительного плавания в океане замечают на горизонте узкую кромку долгожданной земли. — Шоколад, тушёнка!
— Отоспимся по-человечески, — поделился сокровенным Антоний. — Веки уже как утюги виснут.
Семён заглушил двигатель, подтянулся к люку и мимоходом ткнул Василия коленкой в челюсть:
— Лезь за мной, кришна-харя неумытая.
— Чего ты его всё шпыняешь? — вяло заступился Антоний. — Мог бы уже и амнистировать по такому случаю.
— Щас! Стреножу! — отозвался снаружи Семён и, ухватив Василия за шкирку, дёрнул на себя. — Жирный, поросёнок.
Антоний подтолкнул Василия снизу:
— Накорми сперва охламона.
— Надо бы тебя, конечно, попотчевать, затейника, — Семён грубо спихнул Василия с брони БТР в снег, — стеклом толчённым. Топай в вагон, чучело.
Утром кинирийцы поднялись ни свет, ни заря.
Семён выволок Василия из-под кровати, распутал руки, ноги и вытолкал из вагончика:
— Ступай до ветру. На всё про всё минута. И делай у порога, чтоб я видел.
— Извращенец, — Антоний широко зевнул и сладко с хрустом потянулся.
— Скользкий он какой-то. С душком, — Семён включил фонарик и посветил в проём открытой двери на копошащегося в сугробе Василия. — И врёт, как сивый мерин…
Антоний запахнул полушубок и зябко поёжился:
— У тебя есть выбор?
— Ну, где?! — Семён перевёл свет фонарика на развёрнутую топографическую карту, оставшуюся на столе с вечера. — Здесь же на сотни километров хоть шаром покати.
— Не скажи, — не согласился бывалый Антоний. — Это на карте ничего, а ты пешёчком полазай — столько нарисуется. Одних промысловиков летом, как комаров.
— То-то и оно, что летом, — заспорил Семён.
— Всё! — Антоний был непреклонен. — Погнали. Больше разговоров.
К полудню кинирийцы выбрались к руслу замёрзшей реки, на другом берегу которой за крутояром стояло несколько крепеньких изб, огороженных одним общим тыном из врытых в землю толстых заострённых брёвен.
Тяжёлая бронемашина, взломав неокрепший лёд, с ходу форсировала неширокую речушку, обогнула обрывистый склон и, разорвав стальным грохотом вековую тишину, по заснеженному косогору подъехала к таёжному обиталищу лесных людей.
У наглухо затворённых ворот молча, переминаясь с ноги на ногу, топталась тесная кучка мрачных мужиков с ружьями.
— Этот? — спросил Антоний.
— Да, — ответил Василий.
Антоний вытащил из-под сиденья пачку долларов, сунул её во внутренний карман своего роскошного полушубка и, проверив пистолеты, напутственно распорядился:
— Если что, вали всех.
— Ты у меня первым будешь, слизень, — Семён бросил в Василия шапку и взвёл затвор крупнокалиберного пулемета, установленного на башне БТР. — Ползи в угол, чтобы я тебя видел.
Антоний вылез из машины и с сияющей улыбкой направился к мужикам:
— Здоровья вам, уважаемые!
Низкая башенка на корпусе броневика пришла в движение: теперь пулемёт был наведён точно в цель.
— И тебе не хворать, — пожелал неприветливый голос.
— Еще гостей примите? — хитро начал Антоний, выцелив намётанным глазом из всей группы высокого седобородого мужика: справные кожаные унты с меховыми чулками; полы, ворот и рукава суконной чуйки аккуратно оторочены рыжеватым мехом; ухоженное ружьишко поблёскивает маслицем.
— Погрейся, ежели озяб, — пригласил седобородый, поймав на себе внимательный взгляд опасного незнакомца.