Телефон в руке Антония запиликал, на плазменной панели высветился номер одного из членов его кинирийской группы.
— Семён, ты?
— Я. Все на месте. Завтра…
— За завтра завтра поговорим, — Антоний повеселел. — Сиди. Жди. Сам позвоню, — и, отключив телефон, с настроением обратился к Бусину: — Ну что же, Алексей Алексеевич, считайте, что вы уже не зря прожили жизнь. Остается только выяснить точную дату вашей смерти. Вы всё слышали?
— Чего? — обернулся Бусин.
— Вперёд смотри, веретено, а то у нас с тобой сейчас одна дата будет, на двоих.
— Извиняюсь, шеф, — повинился Бусин. — Вон оно! Здесь самые лучшие гробы в городе делают. Вашему брату должно понравиться.
«Да… такими специалистами не разбрасываются, — однозначно решил для себя Антоний».
— Значит так, Буся! — бравурным тоном объявил о новых намерениях Антоний. — Планы меняются. Гони к твоему Франкенштейну. Поминки отпразднуем.
— Куда гнать?
— В кафе, — уточнил Антоний, — «Путник». Времени в обрез…
Бусин, нарушая все возможные правила дорожного движения, описал на дороге крутой вираж и вдавил газ:
— Пять секунд, шеф, и мы на месте!
«Проголодался паренёк, — догадался Антоний. — Надо покормить, а то озвереет, с цепи сорвётся».
По приезду к кафе Антоний протянул Бусину пятьсот рублей:
— Иди, замори червячка и жди там, пока не позову.
— Есть, шеф! — Бусин ловко выхватил из рук Антония пятисотрублёвую купюру. — А вы?
— Потом… — отмахнулся Антоний.
— Давайте я вам сюда принесу, — угодливо засучил языком Бусин.
Антоний смерил подчинёного долгим терпеливым взглядом гневливого папаши, уже готового всыпать любимому чаду по первое число.
— Всё. Ушёл, — сообразил Бусин и убежал.
— Спиртного не пить! — выкрикнул в спину водителю Антоний, решив, что «контрольный выстрел» не помешает.
— Понял! — на бегу откликнулся Бусин.
Через двадцать минут у кафе затормозила иномарка серебристого цвета: роскошная машина припарковалась прямо перед входом в кафе, перегородив узкую асфальтовую дорожку, ведущую к двери общепитовского заведения.
Из иномарки вышел рослый, немного полноватый, но ладно сложенный для своих шестидесяти трёх лет (по паспорту), седой мужчина в великолепном бежевом костюме и остроносых ботинках за полторы тысячи долларов: его открытый лоб, плавно переходящий в две обширные залысины, гордо возвышался над тонкими изогнутыми бровями, придавая выразительным чёрным глазам изысканную аристократичность; опущенные уголки рта, обрамлённые еле приметными полосками бесцветных губ, выдавали в нём харизматического бюрократа, на загорелом скуластом лице которого холодной бездушной (чуть ли не монументальной) маской вельможи застыло отталкивающее выражение надменного чванства. Это был Борис Викторович Медунов — руководитель кинирийской группы среднего звена, куда Антоний входил на правах рядового.
Антоний высунулся из окна «Жигулей», кашлянул и негромко окликнул:
— Борис Викторович.
Господин в модном костюме подошёл к старенькой машине Антония и высокомерно процедил:
— Что за маскарад?
— Не хочу выделяться, так сказать, из общей массы трудящихся, — Антоний приветливо улыбнулся. — Народец здесь простой, запах дорогого одеколона на дух не переносит.
— А я уж подумал, в бега приударить собрался, — поделился подозрениями Медунов.
Антоний вышел из машины и слёта напоролся на острый пронзающий взгляд мрачного старика: на секунду Антоний почувствовал себя маленьким насекомым, помещённым под увеличительное стекло пытливого вивисектора, приготовившегося к препарированию тонконогой козявки.
— Что случилось? — Медунов бесцеремонно отвернулся и прогулочным шагом направился обратно.
— Меня эти неандертальцы чуть не грохнули, — простуженным голосом пожаловался Антоний, поспешая следом. — Еле ноги унёс.
— Лучше бы они тебя убили, — вынес суровый вердикт Медунов. — Назови мне хоть одну причину.
— Ну… во-первых, — неуверенно начал Антоний, — это было только моё предположение, что он млешак. Во-вторых…
— Не юли, Антон! — прервал список веских доводов Медунов. — Я тебя уже лет двадцать знаю. Придумывать, артиста изображать ты мастак! Валгаи народ серьёзный и просто так слоняться средь бела дня с ведуном не станут.
— Виноват, Борис Викторович, — Антоний внутренне напрягся и с напускной бравадой продолжил: — Их раза в три больше, чем меня было. Вот бес и попутал.
— Брат мой, — Медунов осуждающе посмотрел на Антония, — конечно, умному человеку трудно быть искренним, потому как ложь всегда осторожней правды…