За спиной послышался шум отъезжающей полицейской машины. С плеч Тимофея будто свалился тяжёленный мешок с цементом. Помолодев сразу лет на сорок, он со всех ног понёсся прочь от страшного места.
Глава 3. Валгаи
Яркое августовское солнышко нежно прижималось тёплыми лучами ко всему, куда не доставала прохладная тень подбирающейся осени.
Двухэтажный дом семьи Сурогиных стоял особняком в километре от поселения. Сложенный из почерневших от времени брёвен с кирчёнными боками, он величественно возвышался над тихими водами сонной речушки, оба берега которой плотно обступили непролазные заросли ивняка. Рядом рос исполинский дуб с засохшей верхушкой: его могучие ветви корявым шатром нависали над треугольным скатом вальмовой крыши. Крайнее окно первого этажа было открыто, остальные заслонены ставнями.
Вдоль тесовой стены крытого двора, примкнувшего к изъеденным венцам домины, буйно разрослась всякая дурнина: бузина, крапива, лебеда, полынь и ещё бог весть что.
Тимофей торкнулся в дощатую калитку сбоку от наглухо заколоченных ворот: она оказалась не заперта. Во дворе у поленницы дров, как маятник, взад-вперёд сосредоточенно ходила босоногая Глаша. Тимофей ласково окликнул:
— Глашенька, отец вернулся?
Глаша спряталась за поленицу и уже оттуда крикнула:
— В горнице!
В просторной комнате за столом, покрытым белой скатертью, сидели Прохор, Калина и немой карлик Урвик. Тимофей сел, разгладил перед собой грубый домотканый материал и горделиво объявил:
— Живой. В больницу свезли. Во вторую.
Калина охнула, и хотела было перекреститься.
— Будет тебе!.. суматошить-то, — властно пресёк Прохор. — Этот наболтает. Чего его вдруг во вторую-то… с бухты-барахты?
— Опять тебе не так, Прошенька, — робко проронила Калина. — Не убился ведь.
— Вроде шею сломал, — запоздало примолвил Тимофей.
— Ты сам-то его видел, нет? — недоверчиво прищурился Прохор.
— Сам и видел, — Тимофей мелко и часто заморгал. — Шевелился. Врач с ним разговаривал.
— Ну, ежели так, то и ладно, — умеряясь, закончил расспрос Прохор. — Поешь пока. Потом в морг поедем.
— Так жив же, — удивился Тимофей.
— За Антонием. Должок один спросим. Этот гопник сейчас первым делом туда поскачет.
Урвик тронул Тимофея за плечо и, проведя ладонью по своему подбородку, жестом показал в сторону кухни.
— Неси, — Тимофей подтянул к себе блюдо со шматком чесночного сала, отрезал несколько тонюсеньких кусочков и принялся укладывать их на ломтик чёрного хлеба: — Вертлявый такой, дьявол… Чуть челюсть не сломал. Надо было ему петлю на шее затянуть. Никуда бы не делся.
— Пустомеля! — Прохор стащил с себя пропотевшую льняную рубаху и кинул её через голову Тимофея на продавленный, истёртый диван, обтянутый чёрной датской кожей. — Чего ж замешкался-то?
— Ну, так я думал… — в горле Тимофея запершило. Закашлялся.
— Прожуй сперва, — вставила своё слово Калина.
Урвик принёс из кухни глубокую тарелку горячих щей с аппетитным куском варёного мяса на сахарной косточке.
— Он думал! — Прохор недовольно повёл литыми мускулистыми плечами, густо обросшими кудряшками чёрных волос. — Индюк тоже думал, да в суп попал…
— Сам же говорил, не время, — через силу, не совсем прокашлявшись, выдавил из себя Тимофей. — Чего я буду в ваши дела…
Прохор грохнул кулаком по столу:
— Какие такие дела?! Были, да сплыли!
Тимофей вздрогнул и снова поперхнулся; бутерброд выпал из рук.
— Пусть покушает, Прошенька, — проворковала Калина.
— Что вы всё с этим демоном ко мне цепляетесь?! — Прохор хрустнул костяшками кулачищ. — Ради себя одного, что ли, из кожи вон лезу?! Мы же с ним как,… — он на секунду запнулся (давящий вяжущий комок обиды подкатил к самому горлу), затем громко позвал: — Никодим!
В комнату вошёл рослый детина с лошадиными чертами лица.
— Как он там? — сбавил гремучий бас Прохор.
— Опять чудит, — Никодим широко зевнул. — Башкой в землю зарылся.
— Уползёт, — озаботился Прохор.
— А это мы ащё поглядим, — нахраписто возразил Никодим, — уползёт аль нет! Я в энтот раз засов чурбаком подпёр.
— Ты его и тогда подпирал, а он всё одно убёг, — припомнил Прохор. — Ступай, посторожи.
— В тот раз не подпирал, — заспорил Никодим.
— Ну, не подпирал! — вскинулся на брата Прохор. — Так сбёг же! Потому и говорю, посторожи.