— Мой надо очень быстро.
Холоднокровие, с каким Хатха Банга в одну секунду извозился в вонючей чёрной жиже, настолько поразило Семёна, что он неожиданно для себя обратился к Хатхе Банга на «вы»:
— Вы доктор или?..
— Я «или». Где млешник?
Семён мгновенно напрягся, хотя именно этого или что-то вроде этого он и ожидал:
— Ведун?
— Мы ещё кто-то ждать? — в голосе Хатха Банга уже послышались отчётливые нотки нетерпения.
— Нет, — Семён поставил автомат на предохранитель и пополз вдоль трубы.
Через полчаса многотрудного плутания по подземному лабиринту Семён привёл ведуна-врачевателя в низкую пещерку, где над бездыханным телом млешника бестолково хлопотала растрёпанная Калина. Неподалеку прямо на каменистом крошеве вповалку отдыхали донельзя измотанные братья Сурогины. Степан с Антонием понуро сидели на рюкзаках и дремали.
— Прошу любить и жаловать, — отрекомендовал новичка Семён. — Хатха Банга. Ведун-врачеватель.
Сурогины приподнялись и степенно закивали.
— Антон Николаевич, — нехотя представился порядком подуставший Антоний.
— Мой уже знать, — выказал осведомленность Хатха Банга. — Тот самый, который…
— Давайте без чинов, — не дал договорить Антоний.
— Надо раздеть его одежда, — Хатха Банга кивнул в сторону млешника. — Бинты, гипс, всё снять. Нет никакой время.
Сурогины переглянулись.
— К сожалению, вы опоздали, — блёклым голосом констатировал Антоний. — Десять минут назад потерпевший официально признал себя умершим…
— Тем более, — не особенно вникая в чёрный юмор Антония, поторопил Хатха Банга. — Мой нужен его голый тело.
— Прохор, вытряхивай своё сокровище из мешка, — устало велел Антоний. — Доктор желает лично засвидетельствовать кончину последнего на Земле млешака и… я так понимаю, совершить обряд омовения усопшего… перед тем как оплакать…
Через несколько минут мертвенно-бледное тело Кашина лежало поверх скисшей кучи грязного, отвратно пахнущего человеческими испражнениями тряпья и вороха окровавленных бинтов. Рядом стоял обнажённый Хатха Банга:
— Надо вода.
— Живая или мёртвая? — спросил Семён.
— Любая, — шепнул Хатха Банга.
Семён откупорил фляжку и предупредил:
— Два глотка. Не больше.
Хатха Банга взял флягу и, не колеблясь, опрокинул горлышком вниз, начав щедро обливать тело Кашина с ног до головы.
От такой расточительности Семён чуть не потерял дар речи (считали каждый глоток воды, пригодной для питья, а тут какой-то залётный устроил из его последних запасов целый водопад):
— Ты… ты… Антон… Нет, ты только посмотри!
— Не мешай доктору, — не придал значения Антоний. — Пусть покуражится напоследок… над новопреставленным.
Хатха Банга ничком лёг на Кашина и еле слышно попросил:
— Накрывать мой и млешник. Надо греться. Очень надо много тепло. Четыре часа мой и млешник никто не трогать.
Калина, Никодим заботливо укрыли Кашина и Хатху Банга всем, чем пришлось под руку и отошли.
— Прохор, — позвал Антоний. — Засылай Калину вверх по ручью к узкому лазу. Там отоспится. Она у нас дама масштабная. Закупорит эту лисью нору как клейтухом, — и тихонько тронул за плечо Семёна: — Надо на перепутье посторожить. Гранаты остались?
— Парочка имеется, — Семён похлопал себя по поясу. — Растяжку поставить?
— За поворотом, — Антоний протянул Семёну ещё одну из трофейных боеприпасов, — на спуске, поближе к впадине и… повнимательней там.
— Глаз не смокну, — заверил Семён.
— Я с ним? — вызвался Никодим.
— Нет, Никодимушка. Тебе особо важное задание, — доверительно просипел Антоний. — Срочно выспаться. Через два часа Семёна сменишь.
— А мне что делать? — дал о себе знать Степан.
— Дрыхни, — скупо отговорился Антоний, подсаживаясь к Прохору: — Ну, а нам с тобой, Проша Матвеевич, глаз да глаз за этим кудесником. Посмотрим, чего он нам наколдует. Не получится — делаем млешаку секир-башка и наверх. Голова тоже денег стоит, не малых…
— Двоих сморит. В этакой-то темнотище… — дельно заметил Прохор. — Ты бы тоже вздремнул. Попозже растолкаю, сам прикорну, сколь бог даст…
— Нет, сначала ты, — предложил Антоний, — а я покараулю…
Прошло три с половиной часа.
«Может быть, этот медиум тоже уснул? — раскидывал умом Антоний. — Кислятиной какой-то воняет. Кончать надо этот сеанс воскрешения. С того света ещё никто не возвращался…»
Антоний подошёл к груде тряпья, слегка поворошил: сверху лежала фуфайка ведуна; сквозь крупную шерстяную вязку проступила липкая слизь с неприятным горьковато-кислым запахом.