— Фу, гадость… — с омерзением выдохнул Антоний, отдёрнув руку; затем надел перчатки и, задержав дыхание, разгрёб осклизлую кучу: Кашин лежал на месте, а Хатха Банги не было.
Вид млешника настолько поразил воображение Антония, что он внутренне содрогнулся и иступлёно во всё горло заорал:
— Семё-о-он!!.
Поднялась жуткая сумятица: первым вскочил Семён и сразу схватился за оружие; Прохор спросонок лягнул в бок лежащего Степана, от чего тот с диким воплем перекатился к ногам Семёна; Семён выстрелил.
— Стоять! — властно выкрикнул Антоний.
Все замерли.
— Дуй к Никодиму! — начал раздавать отрывистые команды Антоний, обращаясь поочерёдно к Семёну и Степану: — А ты наверх, к Калине! Проверишь — там она, нет.
— Что случи… — хотел, было, спросить Степан.
— Бего-о-м! — взревел Антоний. — Пристрелю!
Семёна и Степана как ветром сдуло.
— Не шуми, — пробасил Прохор. — Толком можешь сказать, что…
— Пока не знаю, — Антоний осветил млешника. — Глянь сюда.
Всё тело Кашина, будто вывернутое наизнанку, было покрыто зеленоватой с прожелтью слизью и плотно, как в коконе, опутано тонкими непрерывно пульсирующими жилками синюшного цвета.
Из темноты донёсся сухой шорох обсыпавшейся известняковой породы.
Антоний и Прохор обернулись: в дальнем углу пещеры, привалившись к стене, голышом сидел щупленький мальчик небольшого росточка, на вид лет десяти, как две капли воды похожий на взрослого Хатха Банга:
— Мой просил, четыре часа не трогать.
— Хатха Банга?! — изумился Антоний. — Ты?
— Надо давай тепло млешник, — спокойно попросил чудесным образом уменьшившийся в размерах Хатха Банга. — Он замерзать, я буду не лечил. Мой надо час сидит… — голова ведуна мелко затряслась, и он уже совсем обессиленным голоском (как перед смертью) просипел: — Мой сильно холодно. Надо греть млешник. Нет тепло — мой умирал.
Прохор укутал Кашина и вернулся на место:
— Ты бы это, не трогал его пока, а то, не ровён час, череп прохудится…
«Не боись… — Антоний вспомнил о смертоносном для валгайских ведунов порошке, от которого у тех и лопались головы; тайком нащупал в кармане маленькую металлическую коробочку с остатками яда. — Всё под контролем…»
Хатха Банга перестал трясти головой, прикрыл веки и, свалившись набок, еле слышно прохрипел:
— Убирать свет мой глаза. Очень надо темно.
— Моя твоя понял, — Антоний выключил фонарь. — Чёрт нерусский… Слышь, Прохор Матвеевич? Кто они вообще такие?
— Не знаю, — тяжело выдохнул Прохор. — Ведун говорит, они всегда были.
К этому времени Кашин уже очнулся, и первое что ощутил — необыкновенная ясность мысли и бодрость духа, но ни что-либо увидеть, ни пошевелиться не мог: тела будто не было. В сознании звучали лишь два голоса: бас и мягкий, хрипловатый баритон.
— Выходит… ведуны до людей жили… — просипел баритон.
— Знамо дело, — отозвался глухой бас.
«Может, я уже умер? — всё больше и больше поражался непривычным ощущениям Кашин. — Интересно! Тела вроде нет. Точно! Нет! С ума сойти! Меня нет, а я думаю. Значит, душа есть? Очуметь!..»
— А мы-то когда народились? — захрипел ломкий баритон.
— После. Из млешников…
— Ну-ка, ну-ка, Прохор Матвеевич, если можно, здесь поподробней. Это что, официальная валгайская версия?
— А ты не нукай. Не взнуздал ещё.
— Не обижайся, Матвеич. Я ж не просто так. А то бьём друг дружку сотни лет… без счёта. А чего ради?
— Уж ты не знаешь.
— Ну, я ладно. А вот за что ты? Хоть убей, ума не приложу. Просвети. Может, я твою сторону приму. Что это за правда такая у валгаев, за которую живота не жалеют?
— Ведал бы, ни сидел тут с тобой.
— Ну, во что-то же ты верил… раньше?
— Верил.
— Ну?
— Чего ну?! Ну да ну, баранки гну… Одурачили нас. А мы такие же, как и все. Только вот бегаем, незнамо зачем.
— Почему же «незнамо»? Вот он, рядышком. Не счесть алмазов в каменной пещере или, как поэтично выразился один весёлый классик — пальмы, море, белый пароход. И всё в одном флаконе.
— Несерьёзный ты человек. Одни деньги на уме. А я разуметь хочу. Для чего это всё надо?
— И я хочу. Так ты же молчишь, как рыба об лёд.
— А о чём говорить-то?
— О нашем, кровном. Так сказать, в порядке обмена опытом. Надо же разобраться с этим… А то водят нас за нос. Тебя масоны, меня кинирийские ведуны. Может, этот млешак дороже стоит…