Для Блинова:
«Включить в программу: возрождение дворовых клубов (как спортивных — мини-футбол, хоккей и т. д., так и „по интересам“ — типа клуба юных техников и т. п.). Цель — как можно больше детей должно быть „под присмотром“, а не шататься по подвалам и подъездам. Все сегодня переживают за своих детей, но ждут, что досуг детей кто-то организует. ОВД пойдут навстречу, если им будут предложены конкретные проекты и условия их реализации. Необходимо обратить внимание на беспризорников. Можно организовать столовую для беспризорников. Возродить АНД, организовать во дворах опорные пункты».
Ну что можно сказать, разумные распоряжения. Они выиграли, и я позвонил Рогаченко и его поздравил. К тому времени он не обращался ко мне недели три, почти четыре. Самое время восстановить отношения, когда как не во второй половине дня 11 декабря, после победы. Забудем старое! Хотя он отстранился.
И я набрал номер и услышал его голос. И говорил с ним пару минут, нет, думаю, полторы. Он даже увлёкся и рассказал мне о подробностях победы. Но потом он, видимо, спохватился и попросил: «Эдуард, можно я вам перезвоню минут через пятнадцать?» Мой тяжёлый жизненный опыт подсказал мне, что романтик из ЦК ВЛКСМ, брюнет с тёмными кругами под глазами мне не перезвонит. Бесполезно было даже размышлять о причине этой перемены. Скорее всего, специально вброшенная ФСБ информация обо мне. Какая-нибудь херня, неважно, правдоподобная или нет, в постоянно охваченном подозрением Рогаченко (такая служба!) должна была вызвать отклик. Мне нужен был Быков, а не добрые отношения дружбы и сотрудничества с Георгием Рогаченко, но Быков находился в «Лефортово». И у меня был на него один выход: Рогаченко. (Потом, вроде, появились другие.)
13 декабря пришёл майор Щипанов и поведал мне, что я приехал с целью провокации. Я, правда, не понял, по отношению к кому я буду совершать провокацию. К Красноярску в целом? К Быкову? Как? Расспрашивать было не к лицу, неудобно. Но, блин, мне нужны были ровные, нормальные отношения с людьми, которых я исследую, с которыми я встречаюсь. Хрен я чего расследую, если они будут меня чураться! 14-го около полудня я позвонил Рогаченко. «Георгий! Я знаю, что вам сказали обо мне, что я приехал в Красноярск с целью провокации. ФСБ, эти интриганы…» — почти закричал я, потому что, ей-богу, вся эта шпионская детективщина меня достала. И непростой Георгий тоже. Как дети…
«Хорошо, хорошо — надо объясниться, — сказал Георгий. — Я пришлю машину. Без четверти два у вас под окном будет белая „Волга“».
Люди попроще, сотрудники избирательного штаба «Блока Быкова», радушно приветствовали меня. Трясли руку. «Что-то вас не видать…»
«Уезжал», — отвечал я. И ведь действительно «отъезжал».
Я прошёл к руководству. Волосы Рогаченко, намоченные и причёсанные утром, засохли прядями. Крут под глазами были ярче обычного, какого-то красновато-коричневого цвета. Я сказал: «Ну и что вам известно?»
«Что вы приехали в Красноярск с целью достать денег для покупки оружия», — просто сказал Рогаченко. Без эмоций, без осуждения. Констатация факта.
Я даже не нашёлся сказать что-нибудь остроумное. Только фыркнул: «Во как!»
Далее он сообщил, что будет писать заявление об уходе. Решил. Раздумывает. Так как у него пытаются украсть победу. Некоторые личности оспаривают его роль в победе «Блока Быкова». Что Быкову собираются продлить следствие ещё на шесть месяцев.
«Помните, вы сказали, что Анатолий Петрович — исторический человек, — напомнил я. — В случае, если он примет ваше заявление, вы вынуждены будете покинуть Историю, то историческое пространство, в котором действует Быков. Я не советую вам писать заявление, если вас интересует моё мнение. Оставайтесь в Истории». Он удивлённо посмотрел на меня и сказал, что ему кажется неожиданным такое мнение и он поразмышляет над сказанным мною. А с родственниками он ничем не может помочь. Поразмышляет. Хотя всё было ясно: человек с литературно устроенным мозгом, Георгий, конечно, понимал, что живёт в сказке, ну как управляющим маркиза Карабаса, и хотя маркиз временами попадает в королевскую тюрьму, но его жизнь интересует всё королевство, ежеминутно. Любой чих маркиза интересует население, других вельмож, заморские страны. А уйти из управляющих — будешь жить обыденно. Спадет темп жизни, исчезнет ритм и возбуждение трагедии. Сейчас Георгий Рогаченко живёт в окружении атрибутики трагедии: предполагаемые мёртвые тела, устилающие путь маркиза, тюрьмы маркиза, т. е. застенки, в которых он томится, его враги — предатели ростом в 3 метра. Всё значительно, всё мощно, симфония. А уйти из этой жизни — дальше будут какие-нибудь какающие полевые песенки, и только. Георгий был прав, когда сам назвал Быкова историческим — Быков уже и сам собой давно не управляет. Но подчиняется трагедии. РАЗЫГРЫВАЕТСЯ СУДЬБА АРХЕТИПА, рок. Человек обычный и вульгарный не может увидеть то, о чём я сейчас говорю, но это вещи очевидные, такие же реальные, как буханка хлеба.