— Да, забыл сказать, ты уволена. Украденные деньги я тебе прощаю — можешь считать их выходным пособием. Купи на них корма своей собаке, должно хватить лет на десять.
— Серов вдел ремень в брюки и тщательно застегнулся. — А с твоим дружком я разберусь завтра. Он от меня так легко не отделается.
Юля ничего не ответила, лишь отвернула голову. Плюх, плюх — со стола снова посыпались папки.
Пришлось стучать по стеклу, чтобы Ваня соизволил разблокировать дверь. Серов сел и устало откинул голову на подголовник. В ушах ещё шумело, пальцы чуть подрагивали.
— Вы были правы, Егор Константинович, — взволнованно зашептал Ваня. — Головорезы и правда приходили — целая банда! Молодые, злые, обзывали меня «московитом поганым». Как будто я виноват, что родился в Москве! Я забаррикадировался, как вы приказали, но всё равно было страшно! Поехали отсюда?
— Завтра поедем домой.
— Как, уже завтра? — приуныл Ваня. — А сегодня?
— А сегодня поедем к Марго. Мне нужно выпить. И отдохнуть... И...
И что-то ещё ему было нужно. Цунами злости и гнева, обрушившееся на него, когда Юля отказалась признаваться в воровстве, отступило, и теперь перед его глазами вставала картина разрушений: смытые дома, вырванные с корнем деревья, повсюду грязь, кучи зловонного мусора и трупы. Всё уничтожено. Не осталось ничего живого.
У девочки и так проблем выше крыши, а теперь ещё и это...
От осознания масштаба трагедии его чуть не стошнило. Он совершил самый омерзительный поступок в своей жизни и понимал, что ничего уже не исправить. Стальная хватка на груди разжалась, но теперь сдавливало горло. Его словно кто-то душил холодными костлявыми пальцами. Жуткое тошнотворное ощущение. Серов сорвал галстук и раздражённо бросил на заднее сиденье.
Марго сразу догадалась, что с ним что-то не так. Она накормила их домашними пельменями с олениной, разрешила выпить по три рюмки водки, а потом отправила Ваню спать.
— А десерт? — обеспокоенно спросил он. — Сегодня наш последний вечер...
— Я тебя разбужу, когда придёт время для десерта, — пообещала Марго, и Ваня послушно поплёлся в спальню.
Серов впервые ему позавидовал. Ему захотелось сбросить с себя ответственность за свои и чужие поступки, отказаться принимать сложные решения, передать управление кому-то другому — умному и сильному.
— Давай рассказывай, — потребовала Марго, включая кофеварку и садясь напротив него.
— Я совершил ошибку, — сказал Серов.
Он хотел добавить подробностей, рассказать что произошло, но горло перехватило. Безжалостные ледяные пальцы сдавили кадык. Серов потёр шею и покрутил головой в разные стороны, пытаясь избавиться от воображаемой удавки.
— Любой может совершить ошибку в момент слабости, — мягко сказала Марго. — Вопрос в том, как он себя поведёт, когда наступит момент силы.
Из коридора высунулась голова Вани:
— А пусть Мадам Марго вас отшлёпает, — предложил он. — Вам сразу полегчает, вот увидите! Это такой катарсис, такое душевное очищение.
— Оставлю без десерта, — угрожающим тоном пообещала Марго, и Ваня с испуганным воплем исчез в спальне.
56. Побег из тюрьмы
Юля
Юля брела домой, не разбирая дороги. В конце рабочего дня Серафима попросила её принести договор с новым поставщиком, а Юля уже подшила его в общую папку. Она пошла в кабинет директора, где на стеллажах хранились все бухгалтерские и юридические документы, но договора там не оказалось.
— Опять подшила куда-нибудь в другое место?! — возмущённо воскликнула Серафима.
— Ну сколько можно?
Она была права, Юля уже не первый раз путала папки. То сочиняла в уме стихи, то просто мечтала о чём-то. Она начала перебирать папки одна за другой.
— Пока не найдёшь, с работы не уйдёшь, — постановила Серафима. — Ты меня поняла?
Юля поняла. После того, как все разошлись по домам, она обосновалась в кабинете Антона Львовича. Попила чаю с сушками, посмотрела на большом мониторе клип Сергея Лазарева и внезапно схватилась за первую попавшуюся бумажку. Из самой глубины души свободно и неудержимо полились слова:
Нежнее бриза и кашемира...
Он самый лучший — я знаю точно!
Он пахнет властью. Пусть не над миром,
А надо мною... И каждой ночью...
Это был четвёртый, последний катрен её нового стихотворения. Четыре дня — четыре четверостишия. Вся её любовь, все её мечты и надежды уместились в шестнадцати строчках — начало и конец истории. Конец. Он отказался брать свой выигрыш, когда победил в споре. Отпустил её нетронутой. Сказал, что не хочет испортить ей жизнь, но на самом деле — не захотел связываться.