Его жалобы в инстанциях копились едва ли не мешками — как и предсказывал Кумский, их никто не читал.
(Бывает так, что в инстанциях, куда заключенный упорно жалуется, ему создают репутацию патологического склочника, почти что психа, новые его заявления встречают уже едва ли не смехом (и, разумеется, не читают — этот, мол, опять за свое!).
А Костоев заявления Кононова как раз внимательно читал и находил в них любопытные вещи. Так, например, в колонии доцент, повстречав людей, тоже бывших жертвами Кумского, написал и о них. Тогда Кумский подал в прокуратуру рапорт против Кононова, было возбуждено уголовное дело по обвинению в клевете на следователя, и доценту добавили срок в три года.
Стол в одном из кабинетов городской прокуратуры. Стол в одном из кабинетов здания ростовского КГБ. И словно бы молнии снуют между этими двумя столами.
Пока Костоев расследует, Кумский нажимает тайные пружины (дает сигналы своей «мощной лапе»). Когда Костоев вызывает свидетелей, Кумский их перехватывает, говорит: «Этот следователь — из Москвы, он в Москву же и уедет, а я, между прочим, остаюсь здесь. Имейте в виду». Они имели в виду. Многие знали: Кумский свидетелей берет в клещи, сам и готовит их к суду (что говорить, чего нет), иногда даже подвозит их в суд на своей машине — сам же и сидит в суде, не спускает с них глаз.
Но у Костоева уже было достаточно материала, и он отъехал в Москву за санкцией на арест.
А в Российской прокуратуре дать санкцию на арест отказались. И в прокуратуре Ростова тотчас узнали, что Костоев ездил в Москву за санкцией да вернулся ни с чем.
То был сильный удар по следственной группе Костоева.
Немало тяжкого и страшного, как всякому понятно, повидал на своем веку Костоев, но тут начиналось уже нечто иррациональное, близкое к ночному кошмару.
Вызвал он к себе крупного врача, подполковника, воевавшего всю войну, уважаемого человека. Они разговаривали, и Костоев знал, что в черепе этого человека сидит гвоздь.
— Да, сидел гвоздь, — говорит Костоев, — и черт побери, я ни на минуту не мог забыть об этом гвозде!..
Гвоздь снаружи виден не был, зато был отлично виден на рентгеновских снимках, что лежали перед Костоевым.
Главврач городской больницы Л., вернувшись из отпуска, к своему изумлению, узнал, что против него возбуждено уголовное дело, кажется, по халатности; ведет Кумский. В больнице только что прошла ревизия, никаких нарушений не обнаружила. Доктор ничего не мог понять и сам пошел к Кумскому.
Разговор их был странен, следователь все время повторял ставшее знаменитым: «Был бы человек, а статья найдется». Догадывался ли доктор, что у него вымогают взятку? — и да и нет, но, чувствуя себя ни в чем не виноватым, решил тактики Кумского не понимать.
Тогда следователь заорал, что сгноит его в тюрьме.
За что же?! На каких основаниях?!
«Был бы человек, а статья найдется».
Однажды, например, в родильном отделении больницы прорвало водопроводные трубы, ремонт требовался большой и очень срочный (ведь родильное отделение, роженицы и новорожденные!), однако ни средств на него, ни материалов, ни мастеров у главврача не было. И он оформил на полставки одного из докторов, чтобы, с его согласия разумеется, уплатить эти деньги шабашникам, которые брались сделать все быстро (и наверняка сделали бы хорошо). Вот вам и преступление, вот и статья.
Словом, Кумский доктора арестовал, допросил — и больше они не видались. Да, представьте себе, шли недели, месяцы, подполковник требовал следователя, а тот и не думал являться. Между тем жизнь с уголовниками в камере была невыносимой, доктор метался в ужасе от того чудовищного, что с ним вдруг произошло, от бесправия своего, от бессилия. Только что он работал в любимой больнице и был всеми уважаем, а тут, в душной камере, грязные уголовники измываются над ним как хотят. Беспомощный, замученный, униженный.
Отчаяние его было беспредельным, жить он уже не мог, подступало безумие.
И как раз в это время он нашел у себя в постели гвоздь, да какой — новый, сверкающе заточенный.
Странное дело, не так ли? — в камеру обрывок бумажки и тот не может попасть, а тут новый остро заточенный гвоздь.