Формально следственный аппарат разделен сейчас на три части — те, что в прокуратуре, милиции и госбезопасности. Но самым главным представляется мне другое разделение следователей — на профессионалов и портачей, на порядочных людей и тех, кто забыл о долге, чести и совести. С великой тревогой вынуждены мы признать: следственный аппарат сейчас ослаблен невероятно, и в нем сейчас берут верх «худшие». И причиной тому не только общий упадок власти в стране.
С приходом Горбачева общество двинулось по пути создания правового государства, медленно двинулось, делало в этом направлении всего лишь первые шаги, но шаги эти были довольно уверенны. И очень быстро результаты стали ощутимы. Беззаконная практика, когда человека сперва бросают в тюрьму, а потом начинают доказывать его вину, была запрещена — и разом опустели до того перенабитые тюрьмы (я сама видела в Бутырках и Матросской Тишине полупустые и вовсе опустевшие камеры, зато сидели в них действительно опасные преступники — работники тюрьмы, в особенности надзиратели, говорили, что служба стала труднее). Главное — начала укрепляться судебная власть, судьи почувствовали некоторую независимость (от прокуратуры, от партаппарата), появились оправдательные приговоры, которых, повторю, страна до сих пор не знала. Восстанавливалось попранное равенство сторон, с адвокатами стали считаться, они уже не говорили как раньше, в пустоту. Беззакония следователей встречали в обществе резкий отпор. Словом, стала крепнуть правовая система.
Нетрудно было предвидеть раздражение худшей части следственного аппарата — потеряв возможность практически бесконтрольного ареста (который, повторим, означает для них возможность получить человека в полную свою власть), они становились совершенно беспомощными. И начался саботаж. Следователи этого типа демонстративно перестали арестовывать опасных преступников, знаю случай, когда даже адвокат считал, что его подзащитного необходимо взять под стражу, настолько тот опасен, — но следователь отказался, заявив, будто бы им вообще запрещают арестовывать и тем мешают бороться с преступностью. Все это не выходило за рамки обычной демагогии, но вот то, что произошло далее, вряд ли кто мог предвидеть.
Когда поднялась «демократическая» митинговая волна, иные из следователей, особенно те, кто мог опасаться кары за свои беззакония, вскочили на нее с большой ловкостью, громко вопя о том, что они и есть демократы, главные борцы с коррупцией партаппарата, что за это их и преследуют. О, как они обличали! — в печати и по телевидению, направо и налево, «по горизонтали и по вертикали», громко обвиняя людей, главным образом тех, кто так или иначе пытался им противостоять, в тяжких преступлениях (как правило, во взятках), не представляя при этом ни малейших доказательств.
В цивилизованном обществе, в нормальном государстве только безумец мог бы отважиться на такое: по десять раз в день бездоказательно обвинять людей в тягчайших преступлениях. Но обвинения эти, дикие и бездоказательные, вполне подошли ураганному безумию людских множеств. Социальная психопатия правила свой бал открыто и беспрепятственно.
Союз этого «черного следствия» с митингом был открыто направлен против судебной власти, в том была его главная опасность. В брежневские времена передовая печать обличала «телефонное право», давление партаппарата на судебные дела, в эпоху гласности это беззаконие одним из первых попало под ее яростный прожектор. Но то, прежнее давление аппарата на судей не шло ни в какое сравнение с бешеной атакой на них со стороны новоявленных «демократов». Если судья отваживался на оправдательный приговор, его тотчас же громко (не только на митингах, но и в печати) объявляли взяточником. Явилось страшное зрелище «ревтрибунала», когда от судей требовали, чтоб они вели процесс на стадионах, в присутствии и, так сказать, под контролем масс — и, страшно вспомнить, бывали такие процессы!
Но самое поразительное заключалось в том, что этот бунт «черных следователей» поддержала «прогрессивная интеллигенция», (практически восстановившая, таким образом, культ, сталинской поры — культ следователей, «которые не ошибаются»). Мало кто из этих интеллигентных людей верил в демократизм и даже простую порядочность «черных следователей», но все считали союз с ними полезным «на данном этапе».
Возникло зрелище, поразительное по уродству, когда крупнейшие правозащитники страны выступали плечом к плечу на одной митинговой платформе с величайшими насильниками, с самим беззаконием.
Надежды «демократов» на то, что союз этот, принеся пользу данной минуты, вреда не принесет и может быть запросто разрушен, как только в нем не станет надобности, были чистой иллюзией. Вред, нанесенный обществу этим союзом, был огромен и разнообразен. Идея «ревтрибунала» пустила корни в народном сознании, ибо во многом ему соответствовала. Вообще надо отметить, что «черное следствие» в полной мере использовало темноту народных масс, убежденных, будто закон, его строгое исполнение, мешают борьбе с преступностью, и готовых тут оправдать любое насилие.