В. Парин пытается применить понятие умысла к действиям следователя, который вел дело Хабарова. Вдумаемся в его фразу: хотя привлечение его (Хабарова) — к уголовной ответственности является незаконным, «доказательств наличия у него (следователя) прямого умысла на их совершение не имеется».
Что значит это «на их совершение»? К чему, черт побери, относится «их»? Мутность и прямая бессмысленность текста, думаю, не случайны, но призваны заслонить собою попытку подмены. Признавая явное (и прибавим от себя, грубое) нарушение закона — привлечение к уголовной ответственности невиновного — и пытаясь это беззаконие оправдать, В. Парин вводит в право новое понятие: беззакония умышленного и неумышленного, что являет собой чистую нелепость. Какое кому дело, почему следователь нарушил закон — потому ли, что знал статью его, да забыл? Или не знал и поленился заглянуть в УПК? Или считал, что «закон мешает ему работать»? Тогда он не юрист. А может быть, нарушая закон, он был в полуобмороке? — тогда ему надо лечиться, исполнять свои обязанности он не в состоянии. Но В. Парин хочет уйти от понятия беззакония, вот откуда и это бессмысленное «их». Ему хочется говорить попросту: следователь в вину подследственного честно верил, а потому не виноват.
Вопрос права решен вне рамок права — такого не может быть. Беззаконие есть беззаконие, а что думал юрист, когда его совершал, во что верил, во что не верил, это уже никакого значения не имеет.
Вот если были бы основания думать, что следователь почему-либо хотел погубить именно Хабарова и поэтому сознательно подводил его, невиновного, под расстрел, тогда можно было бы говорить об умысле. Но так вопрос не стоит, всем ясно, что этому юристу была глубоко безразлична судьба молодого человека, ставшего пешкой в его игре.
В. Парин пытается оправдать работников следствия также и тем, что они поверили заключению экспертизы относительно групп крови (и другим экспертизам, которые мы за их бессмысленностью не рассматривали). Но и тут игра в подмену. В. Парин знает, конечно, что выводы этой экспертизы вину Хабарова не доказывали и доказать не могли. Значит, работники следствия в принципе не имели права строить обвинение на выводах эксперта, если бы тот и не ошибся.
Но ведь она была, эта ошибка, согласно акту комиссионной экспертизы группа крови Хабарова на самом деле не совпадала с группой крови убийцы — можно ли считать ее простительной? В. Кузнецова объяснила свою ошибку рядом причин, нам уже известных, гнилостные процессы, отсутствие сывороток, собственный малый опыт (пять-шесть лет). Но судмедэксперту, я думаю, достаточно месяца, чтобы знать: если кровь сгнила и может дать ложную реакцию, если нет возможности проверить первоначально полученные данные, то у него, эксперта, один-единственный выход — написать, что заключение он дать не может.
Почему же В. Кузнецова выбрала иной путь?
Любой человек, сколь-либо знакомый с судебными делами, обязательно заподозрит тут неладное, недаром же в своем постановлении В. Парин не устает повторять заверения следователей, что они не оказывали на эксперта никакого давления (словно об этом нужно специально заявлять!), и уверения самого эксперта, что никто из следователей на нее не давил. Союз экспертизы и следствия, когда эксперты подгоняют свое заключение под версию следователя — явление хорошо известное, это бич нашего правосудия, вечная угроза судебной ошибки.
И в постановлении самого Парина просматривается тенденция — во что бы то ни стало оправдать эксперта. Он не замечает, что впадает при этом в неустранимые противоречия: с одной стороны, он жалостливо напоминает, что Кузнецова малоопытна, — и тут же приводит характеристику с места работы, где говорится, что она «владеет всеми утвержденными методами проведения исследований», что «систематически повышает», несомненно «соответствует» и «неоднократно премирована».
А ведь ошибка В. Кузнецовой — ошибка роковая, если бы этот соответствующий должности и неоднократно премированный эксперт не наврал в своем заключении, бедный Хабаров был бы сейчас жив — и не было бы этого кроваво-грязного пятна на российском правосудии.