Если Финеев не знает о смерти Книгина, что весьма вероятно — тогда, спасаясь от погони, бандиты разбежались в разные стороны, и Финеев вполне может не знать, что Книгин мертв, — это единственный козырь у него, следователя, на руках.
— Воспроизвести допрос с точностью, — объясняет мне Костоев, — практически невозможно — воспроизвести можно только слова, а настоящий допрос — это еще и мельчайшие детали. Это взгляд, любое движение, это выражение лица, оттенки выражений — не говоря уж о каком-нибудь неосторожно брошенном слове. Нужно, однако, основательно поработать, чтобы допрашиваемый — если он виноват, он всегда настороже — сказал неосторожное слово. Допрос — это искусство проникать в душу человека, может быть, оно от Бога. Как проникнуть в душу такого вот Финеева?
А парень что-то знает — Костоев чувствует это, — знает, а не говорит. Рассказывает в подробностях, как провел 14‑е. Вопросы, ответы. И вдруг Костоев — очень резко:
— Битый час слушаю все это вранье. Не так это было.
А как? Он сам не знает. Чувствует только — не так. Ему нужно видеть реакцию: что и как скажет Финеев. А тот молчит. Не удивился, не спросил: о чем, мол, вы говорите?
— Когда такое дело проваливается, — продолжает Костоев, — участники его начинают валить друг на друга — никто не хочет, чтобы его считали организатором, все знают, чем это пахнет.
Финеев слушает. Не протестует, не возмущается, внимательно слушает — и начинает бледнеть. Это внимание, эта бледность дорогого стоят.
Теперь Костоев уже знает — он задел, зацепил, тут болевая точка, на которую надо жать.
— Финеев, вы же сами работали в милиции, — жмет он, — вы понимаете, что больше веры тому, кто говорит первый. Показания, которые человек дал, когда его доказательствами загнали в угол или когда его уличили соучастники, таким показаниям уже другая цена. Я предлагаю вам, не осложняя наших отношений в будущем немедленно взять бумагу и изложить все, что вы знаете в связи с этим делом.
Нажим Костоева не имеет ничего общего с тем прессингом — там угрозы (посадим в камеру с уголовниками), ложь (тебя там видели, там отпечатки твоих пальцев), — который применяют следователи — портачи и насильники. Подобные атаки могут запутать, запугать — в конце концов тут недалеко до самооговора. И очень далеко от истины.
Костоев не стал ему врать, будто Книгин жив, дает показания и валит на него, — он вообще фамилии Книгина не произносит. Он говорит, что чувствует — неопределенно, описывает некую возможную ситуацию. Если Финеев не виноват, все, что говорит ему следователь, вызовет у него раздражение, возмущение, протест — но при всех обстоятельствах пройдет, не раня сознания. Но если он и есть тот третий, каждое костоевское слово станет огнем жечь его душу — сейчас решается его судьба, его жизнь!
А Костоев уже уверен и жмет с новой силой — запираться бессмысленно, говорит, от этого только хуже. Молчит Финеев.
— Еще около часу он так мучился, — продолжает Костоев, — потом вдруг поднял голову и спросил: «А как рассказывают Книгин и Субачев?» У меня чуть было не выскочило: «А при чем туг Субачев?» Ведь преступников было трое. Все мы привыкли к тому, что
Вот оно, неосторожно брошенное слово — Субачев. — речь идет о четвертом. И сам Костоев чуть было не брякнул свое неосторожное слово, но все же поймал его налету и сказал другое:
— За кого вы меня принимаете? Если бы я вам сообщил сейчас, что о вас говорят названные вами лица, а потом передал бы им, что говорите вы, как бы я в таком случае узнал, что же было на самом деле? — ведь мне нужна истина. А вам нужно помнить: в подобных случаях каждый из преступников спасает свою шкуру.
Финеев закуривает, глубоко затягивается, говорит:
— Я расскажу.
Костоев просит ребят из Мосгорпрокуратуры принести видеомагнитофон.
Говорят, будто есть в Костоеве некий магнетизм, а я думаю, что это скорее сверхчувствительность к состоянию другого.
Итак — Субачев! Фамилия эта была Иссе уже известна, его назвала мать Книгина в числе тех, кто звонил 14‑го, и Костоев уже поручил своим выяснить, что он за человек.
Субачев этот запирался недолго, его уличил Финеев, его твердо опознали прохожие, — он тогда стоял неподалеку, спокойно наблюдал, его задачей было, если что, прикрывать отступление, при нем были бутылки с зажигательной смесью (потом был найден и человек, который изготовил эти бутылки).
А Финеев? Он понимал, что он в клещах, что идет в этом деле «провозом», — это он стрелял из пистолета, это на его счету убитые и раненые. И приятель Голубков, бывший офицер КГБ, тоже на его счету (сперва следователи думали, что Голубкова убили потому, что он был ранен в перестрелке и мешал бандитам бежать; он действительно был ранен, но гибель его была предрешена при любом исходе дела, Книгин и Финеев собирались уничтожить его вместе с машиной). И что теперь единственное его спасение — все рассказать.