Арестованного вели по коридорам тюрьмы КГБ в соответствии с освященной веками казематной процедурой. Сопровождавший его охранник постукивал ключами по пряжке своего ремня, чтобы предупредить других охранников в других коридорах о том, что проходит арестованный: тот не должен был никого видеть. И никто не должен был видеть его.
Арестованный — высокий, покатый в плечах, с редеющими волосами серо-песочного цвета — шагал медленной, почти старческой, шаркающей походкой, вытягивая вперед мускулистую длинную шею; руки крупные, средний палец правой руки забинтован.
Он выглядел таким, каким и был в жизни — инженер невысокой квалификации, заядлый читатель газет, пожилой человек, уже имеющий внуков.
Следователь Костоев почти не спал все трое суток, предшествовавших аресту. А когда ему все же удавалось заснуть, он каждый раз видел лицо именно того человека, которого сейчас к нему и вели. Заснуть ему не давали не только тревога и волнение — за эти трое суток он должен был подготовиться к дуэли, чем, собственно, и является допрос.
Трое суток следователь Костоев — ему сорок восемь, он щегольски одет, импозантен и представителен — мерил шагами номер гостиницы «Ростов» (№ 339), где жил, как ему казалось, уже целую вечность, забыв обо всем, кроме задачи, которая перед ним стояла. За эти трое суток он ни разу не покинул номер. Если и смотрел в окно, то ничего не замечал. Каждую минуту нужно было использовать с единственной целью: найти путь, чтобы, проникнув в душу подозреваемого, понять его логику, уловки, с помощью которых он надеялся спастись, его глубоко затаенный страх.
Из сотен дел, расследованных Костоевым, только в трех случаях ему не удалось добиться признания. И эти случаи, конечно, запомнились более всего. Но никогда еще не допрашивал он такого человека, как тот, кого сейчас вели к нему в комнату для допроса. Расследование убийств было работой Костоева, его хлебом; обычно эти убийства совершались профессиональными преступниками или людьми, которые поддались жадности или гневу. Никогда прежде ему не приходилось сталкиваться с человеком, который, сам имея внуков, калечил бы и убивал детей. Какую стратегию нужно применить, чтобы проникнуть в душу подобного семьянина-каннибала?
За несколько дней до ареста за Чикатило было установлено наружное наблюдение (его, говоря на милицейском жаргоне, «водили»). Напряжение в те пасмурные ноябрьские дни было невыносимым. Все могло обернуться худо. Ростовская милиция не раз доказала свою ненадежность в таких вещах, как наружное наблюдение. Уже тогда Костоев мог запросить помощь КГБ, чьи люди были мастерами невидимой слежки. Но прохождение особого запроса через бюрократические инстанции заняло бы время, а времени, как и многого другого, у следователя Костоева как раз-то и не было.
Если бы милицейские наблюдатели повели себя хоть чуть-чуть непрофессионально и подозреваемый их бы заметил, он мог ускользнуть, сбежать, скрыться, повеситься от страха или броситься под идущий троллейбус. А для Костоева не было на свете ничего более желанного, чем крепкое здоровье этого человека, который — Костоев знал это почти наверняка — являлся убийцей.
Уверенность в этом была настолько же велика, насколько слабы были имевшиеся в его распоряжении улики. Вот почему он дорожил сейчас каждой секундой, чтобы выбрать стратегию, которая бы обеспечила успех в течение тех десяти суток (именно таким сроком согласно закону располагает следователь до предъявления обвинения). Успех — это значит получить признание подозреваемого, которое могло бы послужить доказательством его вины; провал — это значит, что ему, Костоеву, собственными глазами придется увидеть, как убийца выходит на свободу.
Спустя три дня и три бессонных ночи, проведенных в лихорадочных размышлениях, Костоев что-то пробормотал себе под нос — как всегда это делал, когда очередная трудная проблема отступала наконец под напором его ума и воли. Теперь он знал, какой будет его стратегия; знал, что эта стратегия верна, поскольку она столь же изощренна, как и сам подозреваемый.
19 ноября 1990 года Костоев получил ордер на арест Чикатило. Он знал, что как следователь находится в явно невыгодном положении — этого человека уже арестовывали прежде, в 1984 году. Первый арест всегда большое потрясение. Он может ошеломить подозреваемого и дать начало едва заметной трещине в его логических умозаключениях; зацепившись за нее потом, в ходе допроса, его можно, что называется, «расколоть». Однако теперь у подозреваемого уже есть опыт, и он, этот опыт, смягчит предстоящий шок. Тем не менее, если арест произведен неожиданно и быстро, если люди, отобранные для этого, надежны и можно рассчитывать, что они не проговорятся, нервы арестованного могут получить хорошую встряску. Максимальную пользу надо было извлекать из любых деталей ситуации.