— У нас есть против нее веские улики. Предлагаю арестовать.
Прокурор согласился. Костоев вернулся и объявил девице:
— Вы арестованы.
— Черт возьми, что вы имеете в виду? Когда я сидела в камере предварительного заключения, начальник милиции пришел и пообещал, что, если я с ним пересплю, он меня отпустит; прямо скажу: это мне большого удовольствия не доставило. А теперь вы снова сажаете меня за решетку.
Костоев записал все, что она рассказала, отправил ее в камеру, сам, вернувшись к городскому прокурору, все доложил, а тот в свою очередь доложил прокурору Осетии.
Все словно с цепи сорвались. Что о себе воображает этот парень, кто он такой! Сам еще ничего из себя не представляет, даже диплома не получил, а замахивается на начальника милиции, полковника? Вышвырнуть этого поганого ингуша!
Но уже было поздно, бомба взорвалась. Против начальника милиции было возбуждено дело в связи с незаконными половыми связями с несовершеннолетней заключенной. Однако Костоев, который к этому времени вообще уже причинил немало беспокойства, был отстранен от ведения следствия. И не важно, чем закончилось дело против начальника милиции, многие навсегда запомнили, кто осмелился его начать.
После четырехмесячной практики во Владикавказе Костоев вернулся в Алма-Ату, чтобы сдать письменные и устные экзамены, а также окончить свою дипломную работу, посвященную тактике ведения допроса. По существовавшему правилу на постоянную работу его могли направить только в пределах Казахстана или, в порядке исключения, в Чечено-Ингушетию. Костоев по-прежнему хотел в Осетию.
Выход был найден, и исключение из правила сделано. Прокурор Осетин направил специальный запрос, и тот оказался достаточно весомым, чтобы в 1965 году Костоев вернулся во Владикавказ, где его никто не ждал.
Но теперь он больше времени проводил не за учебниками, а за тем литературным жанром, который нравился ему больше всего: он занимался изучением настоящих уголовных дел, подлинных драм, связанных с преступлением и преступником, с жертвой и свидетелями все новых и новых преступлений, каждое из которых хранило новые тайны.
Оклады у сотрудников были ничтожными (уже сам этот факт поощрял коррупцию). Для Костоева выбор был прост и очевиден: либо жилье, либо еда, он никогда не претендовал ни на то, ни на другое одновременно. Он спал в пустом кабинете и так яростно обливался по утрам холодной водой, что никто не мог и предположить, что он не пришел только что после крепкого ночного сна в домашней постели.
Он частенько сомневался в разумности своего выбора. Слишком много препятствий было на его пути, слишком много враждебности. Из литературы о пилотах-испытателях он знал — каждая машина имеет свой предел прочности. Но Исса Костоев каждый раз преодолевал сомнения и оставался во Владикавказе. У него появились друзья среди коллег, что в какой-то мере позволило преодолевать постоянное чувство отчужденности.
Если право было его страстью, а допрос — его искусством, то его специальностью должно было стать расследование убийств. Это были самые серьезные и самые таинственные преступления. Почему, каким образом люди преступают эту черту? К тому же молодой следователь считал, что расследование убийства является самым ответственным делом.
Допрос требовал максимального напряжения всех чувств. Допрашивая подозреваемых или свидетелей, нужно уметь вовремя обнаружить ложь. В то же время надо быть способным читать по лицу, поддерживать зрительный контакт столь долго, сколько может выдержать допрашиваемый, уметь заметить мимолетный отсвет настроений, мелькнувший в уголках губ. Да и руки могут быть красноречивы.
Был еще один простой секрет успеха — непрерывная работа. Не могло быть и речи о том, чтобы отправиться куда-нибудь на вечеринку, хотя для большинства его коллег после нескольких часов, проведенных в кабинете, казался необходимым продолжительный, тяжелый, перегруженный спиртным ужин.
Но тяжелая работа окупалась. Следователей оценивают по количеству раскрытых ими дел, и оценка, которую он получал, постоянно повышалась. Его вынуждены были продвигать. Его ненавидели многие, но все же их было недостаточно, чтобы его остановить. Возможно, они недооценивали личную ненависть Костоева к несправедливости, особенно к той, причиной которой были сами органы правосудия.