В группе начались трения, склоки, проявились признаки ревности, уязвленного самолюбия. Многие отвергали стиль руководства Костоева, будто бы напоминавший им о сталинских временах. И все же Костоев замечал, что недовольство проявляют худшие работники. Любому, умеющему видеть, уже давно было ясно, что Костоев относится к самому себе куда жестче, чем к любому из помощников. Он потому и был требователен к себе, что рассчитывал прежде всего на собственные силы. И если окружающие не находили в себе достаточно твердости и воли, чтобы вести подобный образ жизни, — что ж, тем хуже для них.
И все же нервное напряжение возрастало, ведь многие надежды так и не сбылись, постепенно терялся вкус к делу. Сам Костоев чувствовал себя не в лучшей форме. Он все больше курил, его все чаще мучил кашель, порою столь тяжелый, что он сам удивлялся, как его легкие до сих пор выдерживают подобное испытание. И хотя мебель в номере ростовской гостиницы была переставлена по его вкусу, но все же банка сардин, съеденная в номере гостиницы, и домашний обед, когда в соседней комнате звучат детские голоса, — это вещи несравнимые.
Тем летом советские ВВС также внесли свой вклад в операцию «Лесополоса», предоставив следственной группе аэрофотоснимки изучаемых районов. Костоев и его сотрудники часами корпели над ними. Известно было, что убийца ездит на электричках и автобусах; но где наиболее вероятна точка его появления? Может быть, карты в состоянии тут помочь и что-то прояснить…
Но и эта помощь оказывалась недостаточной. Соединив на карте точки мест, где происходили убийства, проведя скрупулезный анализ, группа тем не менее не получила ясной картины происходящего и ответа на вопрос: где искать?
Почему убийца перестал убивать — ведь погода стояла отменная?
Может быть, в нем проснулся человек и он, осознав, что творит, повесился? Не дай Бог!
В бездействии убийцы Костоеву чудилась насмешка. В то же время по всем тюрьмам и лагерям СССР производились проверки всех арестованных за месяцы, прошедшие с момента, когда убийца совершил последнее злодеяние, и все же в глубине души Костоев был уверен, что тот гуляет на свободе — он, конечно, безмерно горд тем, что убил стольких людей, а его все еще не поймали. Вне всяких сомнений, он весьма умен, ради собственной безопасности готов сменить тактику действий. Он человек педантичный и не оставлял ни свидетелей, ни малейшей зацепки. Он вполне мог на долгие годы залечь на дно, что, впрочем, было маловероятно.
Порою, проходя по улицам Ростова, Костоев видел в окружающих только потерпевших и подозреваемых. Любой подросток, практически любая женщина могли оказаться жертвой, почти любой мужчина — убийцей. Исключение составляли только старики.
Даже милиционеры, которых Костоев встречал на улицах, были потенциальными подозреваемыми. Правоохранительные органы были столь тесно связаны с преступным миром, что вполне можно было ожидать их взаимопроникновения. Милиция имела в преступной среде своих людей, но и преступники тоже имели своих в милиции. Однако только милиция могла проверять своих агентов и «добровольных помощников», и ей, это особо беспокоило Костоева, нередко бывало гораздо выгоднее скрывать своих людей, чем позволять следствию их разоблачить. До сих пор Костоев получал от ростовской милиции хоть какую-то информацию. Однако он беспокоился не столько о количестве, сколько о полноте получаемых им сведений, связанных с отработкой той или иной версии.
Порой, когда расследование в Ростове шло вяло, Костоев ездил в Шахты не на машине, а электричкой. Он глядел в окно на расстилавшуюся перед ним бескрайнюю ровную степь, однообразность которой нарушали лишь редкие рощицы, чаще всего — акации, иногда сосна или береза, порой — лесной орех. Некоторые из этих рощиц были знакомы Костоеву, на них словно бы лежала могильная печать преступления.
«Будь Господь справедлив, он ни за что бы этого не допустил», — думал Костоев.
И все-таки произошло чудо. Августовской ночью 1987 года фары автомобилей, въезжавших в Ростов со стороны левобережья Дона, вырвали из темноты фигуру молодой женщины, которая ползла на коленях по дороге, взывая о помощи. Водители замедляли ход, но, разглядев окровавленное лицо и одежду, вновь прибавляли скорость, не желая впутываться в грязное дело. И лишь когда ее окровавленные, поднятые в отчаянии руки попали в свет фар милицейской машины, та подъехала ближе и остановилась.