После школы она пошла кататься на коньках. Скользя по льду катка, Лена услышала, как ее окликнули. Подруга Наташа попросила проводить ее домой.
Лена зашла к Наташе, чтобы воспользоваться туалетом. Потом Наташа проводила ее до угла улицы Ленина, где они распрощались. Несколько минут спустя мальчик из ее школы, которого отец послал в аптеку, видел Лену, идущую по улице Кирова в направлении троллейбусной остановки. Она была одна.
Но теперь она больше не была одна, она разговаривала с высоким мужчиной в очках и с хозяйственной сумкой в руке. Почти шесть часов, уже стемнело.
Светлана продолжала пристально разглядывать мужчину и девочку.
Потом мужчина зашагал прочь, а через секунду-другую девочка пошла следом, так что, может быть, во всем этом ничего особенного и не было. Либо сомнения девочки рассеялись, либо эти сомнения не были достаточно серьезны и не повлияли на ее решение. И все равно Светлане все это не понравилось — от начала и до конца.
Но тут подошел ее троллейбус, и она поехала домой.
Мужчиной, за которым решила последовать Лена Закотнова, был Андрей Чикатило, заведующий общежитием и преподаватель в местном ГПТУ‑33, где обучали горному делу. Он не только работал с детьми, у него было двое собственных: тринадцатилетняя дочь и сын, ровесник Лены, которой за месяц до этого исполнилось девять. У самого Чикатило недавно был день рождения. 16 октября ему исполнилось сорок два.
В городе Шахты у Андрея Чикатило было два места жительства. С женой и детьми он жил на улице 50-летия Ленинского Комсомола. Но имел и еще одно пристанище — ветхий глиняный домик по Окружному проезду, 26, о котором никто не знал. Туда он сейчас и направлялся вместе с девочкой в красном пальто.
День тот начался для него дома, в семье. Надежный, зарабатывающий деньги муж; отец, который никогда не повышает голоса на детей; член партии с незапятнанной репутацией, который читает газеты и следит за событиями в мире. Тихий, со строгими, умеренными вкусами, он, как и подобало настоящему советскому человеку, был готов год из года носить одну и ту же одежду в коричневых и серых тонах. Самое большее, что могли сказать о нем знакомые, что он обожает селедку и довольно прилично играет в шахматы.
Лицо Чикатило все еще сохраняло следы былой юношеской привлекательности, хотя рот его всегда был слишком мягким и слащавым — типичная физиономия романтического идеалиста и сталиниста.
Он все делал правильно. Как все советские люди, служил в армии — прокладывал кабельные линии в армейском подразделении связи КГБ. Позже усердно учился, получив три диплома — по русскому языку и литературе, по машиностроению и диплом университета марксизма-ленинизма. Он с головой ушел в партийную работу, писал статью за статьей для газет на тему советского патриотизма и коммунистической морали. Он даже добровольно пошел на работу в милицию внештатным сотрудником и получил красную книжечку-удостоверение, которое уже само по себе внушало почтение[2]. Он все делал правильно, и тем не менее все было не так. Всегда все было не так. Согласно его представлениям о его собственной тайной жизни, такой же тайной, как и домик на окраине города, он родился без глаз и половых органов. Разумеется, не буквально, но в известном смысле. Ребенком в школе он никогда не мог разобрать написанное учительницей на доске. Строки и слова расплывались в его глазах, и он плакал от ненависти и от жалости к себе. Став юношей, он быстро узнал, что не способен к эрекции, хотя эякуляция ему удавалась. Много позже, женившись, он в очень редких случаях достигал достаточной эрекции. И хотя он стал отцом, это нисколько не пошатнуло уверенность в том, что природа при рождении его кастрировала.
Судьба была к нему немилостива еще до рождения. Во время великого голода на Украине в начале тридцатых годов был похищен и стал жертвой людоедства его брат Степан. Случай для того времени не исключительный, но от этого матери Чикатило было не легче, боль ее не притуплялась, чувство ужаса не проходило. Она горько плакала всякий раз, рассказывая ему эту историю, а рассказывала она ее часто. Степан был старшим братом Андрея и мог бы защитить его от мира и людей. И вот теперь никто не мог его защитить, и менее всего он сам, поскольку всегда чувствовал себя самым беззащитным из мужчин. Чикатило не мог ответить на оскорбление точно так же, как не мог отозваться на женское внимание.
Так было всю жизнь: любой мог сказать ему все что угодно, а он никогда не мог достойно ответить. Другие дети это чувствовали и всячески его ругали, от этого душа его со временем переполнилась слезами и грязью оскорблений.