— Знаете, Андрей Романович, — продолжал Костоев несколько отстраненным тоном, — мне было показалось, что наше сотрудничество началось весьма успешно, но теперь я вижу, что ошибался.
Костоев сделал паузу, не ожидая, впрочем, от Чикатило какого-либо ответа. Он понимал, тот не настолько глуп, чтобы вдруг проговориться, — борьба между ними не замирала ни на секунду.
Костоев исподволь заставлял Чикатило вспоминать об убийствах. Тяжесть совершенных преступлений должна была постоянно давить на психику убийцы, напоминая о тяжести грядущего возмездия.
— И теперь мне трудно будет верить вам, даже когда вы станете говорить чистую правду. Мне вовсе не нужно ваше признание, Андрей Романович. Признание нужно именно вам, и я уже объяснял, зачем оно вам нужно. — В голосе Костоева можно было угадать разочарование.
И, позволив Чикатило на мгновение окинуть своим внутренним взглядом то, что могло быть — лечебницу, чистые простыни, самое жизнь, наконец, — Костоев закончил беседу:
— Вам решать, Андрей Романович.
Глава 19
Т-образный стол в кабинете номер 211 следственного изолятора КГБ был так тщательно отполирован, что в его столешнице отражались и Костоев, и Чикатило — ни дать ни взять сдвоенные фигуры на игральных картах.
Запах, по-видимому, выветрился.
— Я обдумал ситуацию, — заявил Чикатило голосом, предвещавшим что-то новенькое, — и решил дать показания по поводу своих преступных деяний. Прошу вас задавать конкретные вопросы.
— Расскажите мне о своем последнем убийстве, об убийстве Светланы Коростик, — сказал Костоев, вспоминая, как он стоял под ледяным дождем и ругался с милиционерами, которые утверждали, будто бы все их люди находятся на своих постах и даже зафиксировали человека, который уже проходил проверку.
— Я не знаком со Светланой Коростик и не убивал ее, — ответил Чикатило.
— Что же вы, в таком случае, подразумеваете в своем заявлении под словами «преступные деяния»?
— В 1977 году, работая учителем русского языка и литературы в новочеркасской школе, я однажды задержал после занятий нескольких учеников. Среди них была девочка по фамилии Тульцева, кажется, шестиклассница. Как только она осталась в классе одна, я подошел к ней с намерением удовлетворить свое половое влечение. Я потрогал ее грудь и, может быть, даже погладил ее по ягодицам. Она принялась кричать, я запер ее в классе, но она выпрыгнула из окна. Руководству школы стало известно об этом инциденте, и меня заставили уволиться. Когда я еще работал в школе, я часто выводил учеников на прогулки в поле, иногда мы даже ходили купаться на Козихинскую запруду. Около запруды есть лесополоса. Как-то раз я завел одну из школьниц, Любу Кошкину, в глубь леса. Как только к мы оказались вдали от остальных, я сунул руку ей под одежду, надеясь получить сексуальное удовлетворение. Она начала сопротивляться, так что у меня ничего не вышло. Я хочу подчеркнуть, что, когда я нахожусь наедине с детьми, меня охватывает непреодолимая страсть, и я практически не в силах управлять своим поведением. Впоследствии у меня всякий раз возникает болезненное чувство сожаления по поводу того, что я делал. Полагаю, это связано с моими психическими проблемами.
Костоев, разумеется, понял двойственность сделанного Чикатило заявления. Тот пояснял свои слова насчет «преступных деяний», утверждая, что они означали совращение детей, чем он занимался семидесятые годы. Чикатило знал, что следствию известно об этих случаях. Дело в том, что сразу же после его ареста следователи тотчас стали проверять его по всем местам предыдущей работы и накопали те самые эпизоды его приставаний к детям (об этих случаях, как бы между прочим, Костоев ранее напоминал Чикатило). Теперь Чикатило пытался наиболее аккуратным образом отпереться от своего предыдущего признания.
Однако на самом деле он продолжал исповедоваться, если уж не в деяниях, то в помыслах. Он признал свою сексуальную страсть к детям.
Костоев чувствовал, что инстинкт самосохранения у Чикатило необычайно силен, но не мог определить, в чем он — в отпирательстве, чередующемся с частичными признаниями? Или в имитации безумия, как лучшего способа защиты и единственной надежды?
Пора было применять прием максимального давления, — у Чикатило осталась самая последняя возможность выбирать.
Костоев решил, что пора напомнить Чикатило еще об одном месте преступления.
— Вы когда-нибудь бывали на станции «Иловайск»? — спросил он, бросив на кон очередную карту с той деланной небрежностью, которая должна была показать, что игра потеряла для него интерес.