Солдатам Министерства внутренних дел, охранявших Чикатило, было, если не считать их командира, либо меньше двадцати, либо чуть больше, у некоторых еще только пробивались усы. Когда судья Акубжанов читал обвинительное заключение, один из этих молодых людей в форме с красными погонами побледнел и медленно осел на стул. Он был в обмороке.
В течение недели Чикатило молча слушал чтение предъявляемых ему обвинений, сопровождавшееся криками ненависти, несшимися из зала. Затем он заявил (это было 21 апреля):
— Я виновен во всех убийствах за исключением первого, убийства Лены Закотновой.
Костоев был в ярости. Он не сомневался, что ростовские власти заключили с Чикатило сделку, ему наверняка было сказано что-нибудь вроде: «После суда, вне зависимости от того, каков будет приговор, ты какое-то время проведешь в ростовской тюрьме, чем это может обернуться — зависит от тебя. Откажись от первого убийства, какая разница — будет их пятьдесят два или пятьдесят три?»
Костоев по опыту знал, как в таких случаях срабатывают все звенья правоохранительной системы, как сотрудники этой службы защищают друг друга. Если Чикатило не признается в своем первом убийстве наряду с остальными, — что ж, Костоев начнет расследование, и это даже послужит предлогом для того, чтобы заглянуть поглубже в дела 1984 года, когда в Ростове были вырваны признания у «полудурков», а Чикатило, арестовав, отпустили на свободу.
Чикатило защищал в суде молодой интеллигентный адвокат Марат Хабибулин, который выглядел как английский лорд. Он сидел за столом перед клеткой Чикатило лицом к государственному обвинителю, который в своей синей с золотом форме сидел в той же стороне зала, что и родственники погибших. Хабибулин очень серьезно отнесся к своим обязанностям, было видно, как важен для него сам принцип законности, который должен господствовать в суде. К тому же защита человека, подобного Чикатило, представляла большой интерес, и профессиональный и нравственный.
Вначале Чикатило прямо, хотя и с видом некоторого безразличия, подробно рассказывал о своих преступлениях.
— Я просто предлагал им пойти со мной, а затем уходил, и они иногда шли за мной.
В то время, как он говорил, одна из женщин вскрикнула и упала в обморок — она представила себе, как ее дочь пошла за этим человеком. Ей была оказана первая помощь (явились две мрачные молодые женщины в грязноватых халатах и с большими шприцами для подкожных инъекций).
Журналисты щелкали затворами фотокамер. Дело было очень шумным, и местные газеты уже называли его «процессом века». Люди писали в редакции, предлагая разные кары для такого выродка. Один человек, решивший остаться анонимом, предложил, чтобы Чикатило был «либо сожжен на костре, либо забит кнутами до смерти публично, и чтобы казнь передавалась по телевидению на всю Россию. Родственникам жертв следует разрешить нанести по десять ударов каждому, остальное следует доверить истинным сыновьям России — казакам!».
Страсть Чикатило к газетам по-прежнему была удовлетворена, поскольку администрация надеялась поддержать в нем дух сотрудничества, хотя некоторые обозреватели позднее спрашивали, допустимо ли, чтобы обвиняемый знал, как освещается его дело в прессе. Как бы там ни было, сам Чикатило считал, что и в зале заседаний, и в прессе к нему относятся так, словно его вина уже бесспорно доказана.
29 апреля Чикатило потряс суд, заявив, что здесь грубейшим образом попрана презумпция его невиновности.
— Я требую нового суда, — сказал Чикатило. Голос его звучал глухо и неразборчиво, так как микрофоны больше искажали его, чем усиливали. — Этот суд нарушил мои права. Судья уже считает меня виновным и повторял это не раз. И все было подхвачено прессой… я думаю, что суд уже пришел к выводу, что я виновен, и моя судьба уже определена. Поэтому я отказываюсь от дальнейших показаний.
И Чикатило замолчал, Акубжанов продолжал задавать ему вопросы, но Чикатило не отвечал ни судье, ни государственному обвинителю, ни даже собственному адвокату. Было что-то жуткое в этом угрюмом молчании, которое родителей погибших порой даже больше возмущало, чем его показания.
— Скажи что-нибудь, Чикатило! — кричала, вскочив, какая-то блондинка. — Скажи что-нибудь, мерзавец!
Но Чикатило на все это никак не реагировал, потому ли, что полностью отключился, а может быть, и наслаждался страданиями, которые еще мог причинить.
Затем выступил государственный обвинитель, который возмутил суд заявлением, что он отчасти поддерживает позицию Чикатило, так как судьи позволили себе в его адрес несколько резких замечаний, утверждая его вину. Теперь уже весь зал вскочил, слышались крики, требующие замены государственного обвинителя. Суд был снова прерван. Судья Акубжанов и народные заседатели удалились, чтобы обсудить, кого следует сменить — их или прокурора.